Она оперлась обеими руками о стол и наклонилась ко мне. В глазах ее сейчас было гадливое пренебрежение. Я шевельнулся, чтобы встать и уйти.
— Не нравится? Бежать хочешь. Уходи, если такой чистоплюй...
Я остался на месте. Она провела рукой по лицу и облизнула губы.
— Я ведь такого навидалась, что тебе и не приснится. Разве я тебе что-нибудь рассказала? Пустяки!.. Знаешь ты, как могут издеваться над беззащитной девчонкой? Знаешь, кто я такая? По-честному? Самая настоящая б...! Ты хоть это слово-то знаешь? А такое ты когда-нибудь видел? Из-за чего в баню ходить нельзя...
Она скользнула рукой по кофточке, и пуговицы, словно сами собой, расстегнулись по всей длине. Между полными твердыми грудями было выколото такое срамное, что я перепугался.
— Не надо, закройся,— быстро проговорил я, чувствуя, как кровь прихлынула в лицо, и забилось сердце.
Тоня, будто мгновенно протрезвев, дрожащими руками застегнула кофточку. Некоторое время сидела молча, низко опустив голову. Я не решался даже шевельнуться. И слов у меня никаких не было.
Потом она подняла лицо, и устало на меня взглянула.
— Поухаживай, налей последнюю...
— Может, не нужно?
— Я сказала — последнюю. Запомни, мною никто не командовал, и я никогда не меняла решений. Запомни...
Я неохотно выполнил ее просьбу.
— И себе,— приказала она, следя за моей рукой. Она выпила и опять склонила усталую голову.
Потом оглянулась потерянно вокруг, словно не узнавая своей комнаты. Удивленно и жалко улыбнулась.
— Налюбовался такой дурой? И зачем я тебе все это говорю? Что ты поймешь... Отец у тебя хороший. Отца твоего я уважаю. Очень! Правильный мужик. А Ленка...— Она махнула неодобрительно рукою и опять замолчала. Хмель все сильнее одолевал ее, голова Тони клонилась все ниже.
Опершись рукой о стол, она поднялась, нетвердо держась на ногах.
— Уходи...
Я шагал по ночным улицам, торопясь попасть на электричку, оглушенный этим вечером. Вот, оказывается, какой может быть Тоня... Какая тяжелая судьба! А я-то! Сунулся с прописными истинами. Господи, какие глупости вчера болтал. В ее глазах я, действительно, просто чистоплюй и недоносок.
В электричке под ее быстрый бег с протяжным ночным гудением сильно потянуло ко сну. Я даже успел вздремнуть минут на пятнадцать-двадцать и, наверное, перебил сон. Дома спалось очень плохо, тревожно.
Снилась всякая муть, кого-то приходилось спасать, куда-то бежать. Я падал, вскакивал, с трудом передвигая тяжелыми, словно чугунными, ногами, опять падал, страшась опоздать. Несколько раз открывал глаза, озирался, с облегчением вздыхал и опять впадал в тяжелое забытье.
Проснулся по-обычному рано, с распухшей головой, кислым ощущением во рту, наверное, от выпитой на голодный желудок водки. Из того, что снилось, ничего сколько-нибудь толкового не запомнилось, В ванной я встал под холодный душ, старательно вычистил зубы, прополоскал содой рот. Но легче не стало, голова все так же болела, а кислый вкус во рту не проходил.
В доме — ни звука, все еще спали.
Я вышел на крыльцо и увидел отца в рабочем комбинезоне. Он возился у клумб с гладиолусами. Их темно-зеленые узкие листья вытянулись из земли лезвиями кинжалов.
Мы пожелали друг другу доброго утра.
— Чего вскочил? — спросил отец, оглядывая меня подозрительно.— Ведь вернулся поздно. Или куда собрался?
— Не спится что-то.
Я присел на сырую от росы скамейку и закурил.
Тишина... Даже рыба еще не плескала. Виднелись неподвижные рыбачьи лодки, разбросанные по всему пруду. От утреннего холода я поежился.
Тоня до сих пор стояла перед глазами. Опять в подробностях виделся весь вечер... Какая она разная — одна, поддавшись порыву, читала: «Приедается все. Лишь тебе не дано примелькаться...» и вчера — водка, стаканы, хмельной взгляд. Взрыв презрения ко мне.
Рассказать отцу о вчерашней встрече? Зачем? Не стоит, надо и самому скорее забыть о ней.
В калитку вошла почтальонша Клавдия Ивановна. Много лет она разносит почту по нашей улице. Лицо у нее серое без румянца, щеки запавшие, а глаза добрые и голос приветливый:
— С праздником! — торжественно сказала Клавдия Ивановна, складывая на скамейку тяжелую сумку и пачку газет и журналов, перевязанную шпагатом.
— С каким это праздником? — удивленно уставился на нее отец.— Не припоминаю, какой сегодня может быть праздник.
— Да сирень же расцвела! Ни у кого еще нет, а у вас вон как распушилась. Дух на всю улицу.
— Фу, нечистая сила! — развеселился отец.— Даже напугала. Ну, спасибо! Спасибо, Клавдия! — Отец сиял от удовольствия.— Тебе, Клавдия, верить можно. Все уличные дела у тебя на виду. Придется подарить веточку.