Она явно хотела поразить меня. Юбка колоколом, сквозь прозрачную кофточку с глубоким вырезом видна кружевная комбинация. Плечи оголены, груди воинственно подтянуты. Туфли на высоких шпильках-гвоздиках. Волосы, ее прекрасные каштановые волосы, теплые и золотистые, обесцвечены до седины, с сиреневым отливом. Ресницы и глаза, беззастенчиво удлиненные, подсинены, губы цвета моркови в сметане.
Она и не она! Господи!.. Кукла!.. Машка!.. Я же помнил тебя простой и хорошей девчонкой. Бегала ты в простеньком платьице, в сбитых туфельках, небрежно причесанная. Но всегда веселая, обожженная солнцем, обдутая ветрами, всегда готовая вместе с нами к любому дальнему походу. Поэтому и была единственной девчонкой в нашей мальчишеской шайке. Что с тобой случилось, Маша?
— Не скромничай! — подначивая, сказал я.— Шикарна, шикарна... Сама отлично знаешь. Сколько у зеркала простояла? Садись и рассказывай о себе. А хочешь — пойдем ко мне в комнату.
Я бодрился.
— Может прогуляемся? — предложила Маша, оглядываясь в нерешительности на дверь террасы и поигрывая удлиненными глазами. Она ими все время играла.— Там и поговорим.
Мы вышли на улицу и по узкой асфальтированной дорожке двинулись в сторону пруда. Солнце садилось. Одна сторона улицы лежала в тени, другая была ярко освещена, и закатное солнце жарко пылало в окнах.
Маша шла независимо, всем напоказ, и с таким видом, словно своим появлением, делала одолжение нашей улице. Прохожие уступали ей дорогу, некоторые с недоумением оглядывались.
Я замечал эти косые, а порой и откровенно насмешливые взгляды, но держался. Даже разозлился на себя, что вроде стыжусь за нее.— «Ну и что? Какая ни есть — Маша. Сорвиголова, всегда неожиданная в поступках. Может, и сейчас меня разыгрывает? Это же Маша. Надо ее знать».
— Ух, и рад же я нашему городищу,— сказал я, испытывая к Маше в эту минуту что-то похожее на нежность, и назло всем прохожим крепко взял ее под руку.— Люблю же наш Крутогорск.
— Нашел что любить! — фыркнула Маша.— Дырой был — дырой и остался. За что его можно любить?
— За то, что родился в этой дыре, вырос тут. Жилось хорошо... Да и не узнать его теперь.
— После тайги любой курятник дворцом покажется. Вот как научилась разговаривать Маша.
— Воображала ты,— только и нашелся я сказать.— Ей этот город не нравится. Не устраивает!
Мне вдруг захотелось, как теперь делают парни на улицах, положить ей руку на плечи или даже взять ее лицо в ладони и поцеловать, не церемонясь, прямо в губы.
— Ты — идейный? — спросила неожиданно Маша.
— Что это значит?
— Небось, выполняешь моральный кодекс молодых строителей коммунизма? — лениво сказала она.
— Ты что болтаешь? — озлился я.— Знай меру... Из этого кодекса, между прочим, тебе многое могло бы пригодиться. Даже очень...
— Что именно? Поделись. Займись моим воспитанием.
— Сейчас? Нашла подходящее место.
Маша фыркнула. Взглянула на меня и опять фыркнула.
— Ишь, лакомка! — сказала она.— Для политической работы тебе нужна подходящая обстановка? Какая же?
Я сделал вид, что ничего не понял.
Мы вышли к высокой плотине нашего заводского пруда. Он огромен: тянется километров на пятнадцать да шириной в некоторых местах до шести километров. В хороший ветер тут гуляют волны почище, чем на море. На берегу растут кряжистые, дуплистые ветлы, накренившиеся так низко, что зелеными ветками касаются прозрачной воды, тихо плещущейся о берег.
Сразу за плотиной начинаются леса, которым, кажется, нет конца и края.
Узкая тропинка шла по каменистому склону, уводя все дальше и дальше от плотины. Мы прошли по ней с полкилометра. Маша остановилась.
— Хватит... Дорога не для моих туфель.
— Сними,— шутливо предложил я.
— Очумел!..— Всерьез рассердилась она.— Босая двух шагов не сделаю.
Шутки даже не поняла... Нет прежней Маши, Маши — непременной участницы наших мальчишеских затей. Той ничего не стоило мигом сбросить туфли и полезть на самую головокружительную кручу или в купальнике, с разбегу, перепугав даже бывалых ребят, кинуться со скалы в воду.
Странно, конечно, но меня не покидало желание коснуться Маши, ощутить ее ближе. Я помнил наши торопливые поцелуи, прогулки по парку. Нам было так хорошо тогда сидеть рядом, держась за руки.
Довольно бесцеремонно я обнял ее и довольно крепко стиснул.
Она стояла неподвижная, покорная.
Я стиснул сильнее.
— Осторожнее,— попросила Маша.— Не помни кофточку. Я сразу отпустил ее.
Держась за руки, помогая друг другу, мы спустились по крутому откосу к берегу и тут нашли укромное местечко среди нависающих скал. Тут даже лежало гладкое бревно, словно для нас приготовленное.