— Марфа Петровна постаралась, ее нужно отметить, — глядя прямо на Поветкина, твердо сказал Бондарь и, помолчав, настойчиво повторил:
— Обязательно нужно отметить.
— Что вы, товарищ капитан, — смущенно пробормотала Марфа, — я только законно требовала. Не обижайтесь, пожалуйста, если что в горячке не так сказала. Я же не для себя, для воинов наших…
Бондарь приглушенно вздохнул, опустил голову и вспомнил всю историю оборудования медпункта.
Однажды под вечер, когда у Бондаря было особенно много работы, к нему в землянку ворвалась яростно гневная, с распаленным лицом и возбужденно блестящими глазами Степовых и с ходу зачастила резкими, как удар молота, отрывистыми словами:
— Товарищ капитан, что же такое делается, что творится? Да разве это землянка, разве это медпункт? Курятник, конура собачья, нора кротовая, а не землянка.
— Как это конура? — поняв, что речь идет о новой землянке для медпункта, которую начали строить прошлой ночью, рассердился Бондарь. — Землянка как землянка, всегда такие строили, да и проект есть.
— Дрянь проект, по дурному строили, — еще яростнее закипела Степовых. — Из-за головы неумной, да от бедности.
Такая грубость переходила все рамки воинского поведения, и Бондарь — строжайший поборник воинских уставов — не выдержал, строго приказал Степовых:
— Прекратите ненужные разговоры и отправляйтесь заниматься своими делами. Какую построят землянку, в такой и будете располагаться.
— Есть, заниматься своими делами! — как ни в чем не бывало отчеканила Степовых и, четко повернувшись, ушла.
Эти выправка и умение подчиняться смягчили Бондаря. Он пошел в балку и еще раз осмотрел уже полностью отрытый котлован. Землянка как землянка, не больше и не меньше других.
«Просто капризы женские, — решил Бондарь. — Характер свой показывает».
Но вскоре Бондарь горько раскаялся в столь легкомысленном отношении к Марфе Петровне. На следующий день в батальоне состоялось партийное собрание с обсуждением хода оборонительных работ. Вот там-то и развернулась во всю Марфа Степовых. Едва Бондарь закончил свой доклад, она, не дожидаясь объявления прений, встала во весь свой могучий рост и попросила слова.
— Может, вопросы будут? — спросил председательствовавший Козырев.
— Какие там еще вопросы, — обрезала Степовых. — Дела делать надо, а не вопросиками перекидываться. Мы не на вечере вопросов и ответов, а на собрании партийном и не в клубе где-нибудь в колхозном, а на фронте, на самом передовом крае. И говорить нужно по-партийному и по-фронтовому, не рассусоливать и размазывать, а дельное выкладывать, то, что для войны нужно.
— Правильно, Марфа Петровна, — поддержал ее Лесовых.
— Так вот, — невозмутимо продолжала Марфа, — про одно дело я хочу речь держать. Скажите, — обвела она всех взглядом остро-колючих глаз, — кто из вас ранения не претерпел? Все! — утвердительно кивнула она головой. — А некоторые дважды, трижды, а то и четырежды. И вы знаете, — до горестного шепота понизила она голос, — какие муки мученические раненый испытывает. — Знаете, — на всю землянку громыхнул ее бас, — а сами что делаете? Что вы для медпункта оборудуете, а? Землянку, скажете, — опять понизила она голос. — Конечно, землянка, может, будет как землянка: дождик не намочит, осколок не достанет, да и снаряд не всякий прошибет. А вот медпункту в такой землянке горе горькое. Где тягостнее всего раненому? Под огнем! И так душа с телом расстается, а тут еще снаряды рвутся, мины, осколки шлепаются, пули свистят.
Слушая Марфу, Бондарь не смел поднять головы. Ему казалось, что взгляды всех коммунистов обращены сейчас только на него одного. Она говорила все тише, рассказывая, как нужно было бы оборудовать медпункт, и каждое ее слово болезненным звоном отдавалось в его ушах.
Когда Марфа смолкла, Бондарь впервые поднял голову и увидел ее лицо. Оно было грустное, печальное, с опущенными подсиненными веками и резкими морщинами на впалых щеках.
«Сколько же пережила ты, — пронеслось в сознании Бондаря, — если так остро болеешь за людей».
После собрания он вместе с Марфой пошел в балку, выбрал новое место для медпункта, разметил просторный котлован и приказал командиру шестой роты в две ночи построить землянку. Степовых ничем не выразила ни своего довольства, ни одобрения. Она только по-прежнему басистым голосом, словно невзначай, сказала: