Томительно прошел первый день ожидания. Противник никаких признаков подготовки к наступлению не проявлял. В этот день даже не было самой обычной перестрелки. С рассвета и до темна на всем фронте стояла грозная тишина. Едва сгустел полный мрак, в разных местах фронта десятки групп советских разведчиков двинулись к вражеской обороне. И сразу же разгорелась стрельба, кромешную тьму вспороли сотни осветительных ракет, тревожно понеслись по проводам коротенькие донесения. Всю ночь, то умолкая, то взвихряясь, продолжалась перестрелка. Сколь ни силен был напор советских разведчиков, но ни одной группе не удалось даже приблизиться к вражескому переднему краю.
К утру разведчики вернулись в свою оборону, и вновь на всем фронте установилась тревожная тишина.
К рассвету напряжение на фронте достигло предела. На переднем крае, на вторых, третьих, запасных позициях, и резервах, штабах и даже тылах никто не спал. Но рассвело, взошло солнце, разгорелся погожий весенний день, а немецко-фашистские войска в наступление не переходили.
Так прошли одни сутки, вторые, третьи.
Под вечер пятого мая генерал Решетников вернулся в штаб фронта и, едва войдя в дом, заговорил возбужденно, резко жестикулируя руками:
— Тишина, понимаете, Андрей Николаевич, ти-ши-на! То, что они готовы к наступлению, — факт! Но почему не наступают? Почему?
Никогда не думал фельдмаршал Манштейн, что в его солидном возрасте возникнет необходимость какой-то глупейшей детской операции — удаление гланд. Но факт оставался фактом. Врачи вдруг нашли не только необходимым, но и категорически обязательным у него, почти шестидесятилетнего человека, вырвать эти разнесчастные гланды. Фельдмаршал, всегда считая мнение врачей незыблемым законом, улетел из Запорожья в Лигниц. Операция заняла всего каких-то полчаса, но, как потребовали врачи, нужно было побыть в покое, вдали от хлопотливых обязанностей командующего группой армий «Юг». Фельдмаршал подчинился, тем более что подготовка наступления на Курск была почти окончена, а радио и телефон обеспечивали ему постоянную связь и со своей группой армий, и с верховным командованием.
Кончался апрель. Подступали долгожданные майские дни, когда наконец-то должна была развернуться эта могучая операция «Цитадель», в подготовку которой он вложил все силы: и физические, и душевные.
Третьего мая, когда фельдмаршал уже собирался вылететь в Запорожье, его вызвали в мюнхенскую резиденцию Гитлера. Он хорошо знал любимую привычку Гитлера проводить важные и сугубо секретные совещания в самых неожиданных местах, и нисколько не удивился этому вызову. Несомненно предстояло совещание и, конечно, о положении на фронте и, вероятно, об операции «Цитадель». Так бывало почти всегда перед началом крупных военных действий. Так было и в этот раз. Отличие было только в том, что Гитлер вызвал к себе небольшое число лиц: генерал-полковников Цейтцлера и Гудериана, начальника штаба военно-воздушных сил генерал-полковника Ешоннека, командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Клюге, командующего стоявшей в районе Орла 9-й армией генерал-полковника Моделя и его, фельдмаршала Манштейна.
Несколько необычно началось и само совещание. Вместо длинной речи с множеством исторических примеров или резкого, с требованием мельчайших подробностей, допроса присутствующих Гитлер, как показалось Манштейну, совершенно спокойно и бесстрастно обрисовал положение на германо-советском фронте. Затем совсем неожиданно предоставил слово для доклада об операции «Цитадель» генерал-полковнику Моделю. То, что Модель еще с памятных времен сорок первого и сорок второго годов, когда он командовал танковым корпусом, а затем 9-й армией, пользовался особым доверием Гитлера, было всем известно. Но сейчас, когда на совещании присутствовали основные организаторы и руководители операции «Цитадель» — командующие группами армий «Центр» и «Юг», поручение доклада Моделю, всего лишь командующему армией, было неожиданно и оскорбительно и для Манштейна, и особенно для фельдмаршала Клюге, непосредственного начальника Моделя.
Манштейн видел, как дрогнуло и побледнело морщинистое лицо Клюге, как нервно забегали по столу его старческие пальцы.
Невысокий, хрупкий, с настойчивым до наглости взглядом стремительных, метавшихся то в одну, то в другую сторону глаз, Модель решительно встал, посмотрел на лежавшие перед ним бумаги, потом резко отодвинул их в сторону и заговорил твердым, с металлическим звоном голосом:
— Что такое прорыв обороны, мы хорошо знаем. Успех приносит только могучий, сокрушительный, таранный удар по вражеской обороне, способный мгновенно проломить ее, полностью парализовать противника и сломить его волю к сопротивлению. Русские всегда были сильны и упорны в обороне, а сейчас перед нами она особенно мощная. Едва ли вообще история знала оборону, подобную подготовленной русскими на Курском выступе, — с каким-то особенно яростным подъемом сказал Модель и совершенно невозмутимо, спокойно и даже, как показалось Манштейну, дерзко посмотрел на Гитлера. Гитлер, вопреки своему обыкновению перебивать и осаждать вопросами говорившего, сидел молча, неотрывно глядя на Моделя и о чем-то сосредоточенно думая.