Гвоздов старательно слушал, поддакивал и незаметно одну за другой налил еще две рюмки.
Когда уже Листратов совсем захмелел, Гвоздов осторожно приступил к долгожданному разговору.
— А Слепнева-то жалко, Иван Петрович, до боли жалко, — склонясь к Листратову, участливо шептал он. — Израненный он весь, инвалид, больной совсем. Если по правде сказать, он же воспитанник ваш, вы ведь его на ноги поставили.
— Да, да, — с гордостью воскликнул Листратов. — Сережу я чуть не с детства знаю, немало повозился с ним.
— Вот вам-то и пожалеть бы его. Мучается человек, ни за что вконец здоровье свое погубит. Освободить бы его из председателей, передышку дать, здоровье подправить.
— Да, да. Это нужно, нужно освободить, — послушно согласился Листратов, но тут же, опомнясь, нахмурился, поддел вилкой кусок ветчины и сурово сказал:
— Освободить-то не много ума потребно, а вот кем заменить.
— Да что, у нас людей, что ли, нет! — воскликнул Гвоздов. — Разве кто из председателей колхозов не смог бы стать на место председателя сельсовета?
— Ну, а кто например? — в упор глядя на Гвоздова, спросил Листратов.
— Да кто, — потупился Гвоздов, — мало ли кто, всякий.
— Ты, например, смог бы руководить сельсоветом? — все так же не отводя взгляда от лица Гвоздова, еще настойчивее спросил Листратов.
— Да как сказать-то, — потупясь, проговорил Гвоздов. — Если, конечно, вы поможете, подучите, как и что делать, то, пожалуй, и смог бы.
— Смог бы, смог бы, — склонив голову, шумно вздохнул Листратов и, с минуту помолчав, поспешно встал.
— Ну, большое спасибо за угощение. Мне пора.
— Иван Петрович, вот, пожалуйста, не обидьтесь, — подал Гвоздов объемистый сверток. — Вам, жене вашей, семье.
— Что это? — нахмурился Листратов.
— Продуктов малость: яички, ветчины кусочек, мед засахаренный.
— Ну, к чему это, к чему?
— Иван Петрович, мы же знаем: в городе покупное все, а у нас свое, домашнее. От чистого сердца мы.
— Нет, нет, — решительно отстранил Листратов сверток и, еще раз поблагодарив хозяев, поспешно вышел из дому.
Глава пятая
Андрей Бочаров даже не предполагал, что прощание с генералом Велигуровым будет таким душевным и трогательным.
Еще утром на место Велигурова прибыл молодой — лет сорока — худощавый, с остроносым лицом и настороженными светлыми глазами генерал-майор Решетников.
— Игорь Антонович, — отойдя от Велигурова и стремительно протянув руку Бочарову, тоненьким голоском в один вздох выговорил он. — Вместе, значит, работать будем.
Бочаров пожал его сухую руку, и не то чувство обиды за Велигурова, не то жалость к нему шевельнулась в душе. Он отпустил руку генерала, в упор взглянул в его глаза и, сам не ожидая, холодно сказал:
— Очевидно, вместе.
Решетников ничего не ответил, еще раз, уже суровее и строже посмотрел на Бочарова и обернулся к Велигурову.
— Что ж, Тарас Петрович, в штаб фронта сходим, — по-прежнему стремительно и добродушно сказал он.
Велигуров, к удивлению Бочарова, был совершенно спокоен и даже, кажется, весел.
— Конечно, конечно, — басом прогудел он. — Я вас познакомлю со всеми, а тем временем Андрей Николаевич дела наши подготовит. Дел-то, правда, у нас — всего три папки и два блокнота.
Эта странная, совершенно неожиданная веселость Велигурова удивила Бочарова.
«Чему он радуется? — проводив генералов, думал он о Велигурове. — Это же не просто перемещение, а явное понижение. И не первое, а третье за время войны. Неужели он так безразличен ко всему?»
Возвратился Велигуров еще более веселым. Размахивая руками, он рассказывал Решетникову старинные, давным-давно известные армейские анекдоты, гулко и раскатисто хохотал, покрикивал, торопя с обедом, на своего ординарца и совсем несерьезно, как-то по-мальчишески подмигивал Бочарову. Но как только сели за накрытый ординарцем стол, веселье Велигурова сразу же исчезло.
— Ну, что ж, — подняв рюмку, глухо заговорил он. — Пожелаю вам, Игорь Антонович, удачи и успешной работы. А работа здесь интересная, важная, ответственная. Тут нужно все видеть, все понимать и много, много думать. Думать-то каждый может, а вот по-настоящему, умно размышлять не всякому дано. Да что это я, — словно спохватясь, опять весело улыбнулся он. — Старость, видать, одолевает. Разворчался, рассиропился. Вы не обращайте внимания. За ваши успехи!