Он чокнулся с Решетниковым и Бочаровым, решительно поднес водку к губам, но отпил всего лишь полглотка и рюмку поставил на стол.
Едва притронулся к водке и Решетников. Он подцепил вилкой соленый огурец, вяло прожевал его, снова взялся за рюмку и повернулся к Велигурову.
— И вам, Тарас Петрович, желаю самой большой удачи, — мягко сказал он, открыто глядя в глаза Велигурова.
— Спасибо, дорогой, от души спасибо! — прошептал, тронутый теплым участием, Велигуров, и Бочаров увидел, как подернулись влагой его окруженные морщинами старческие глаза.
— Простите, Тарас Петрович, — доев огурец, заговорил Решетников. — Если вы не возражаете, я вздремну немного. От самой Москвы двое суток без передышки в машине трясся.
— Конечно, конечно, — встрепенулся Велигуров и по своему обыкновению гулко крикнул ординарцу:
— Михайло! Постель генералу!
— Вот и расстаемся мы, Андрей Николаевич, — проводив Решетникова, подсел Велигуров к Бочарову. — Не обижайся только, что и резковат, и грубоват я был. Характер, понимаешь, черт его знает, дурацкий какой-то. И не хочешь, вроде, обидеть человека, а вот нагрубишь, накричишь. Эх, да что там характер! — помолчав, с протяжным вздохом продолжал Велигуров. — Характер-то, он воспитывается, культурой дается, а культура — образованием. А где оно у меня, образование-то? Ты не смотри на меня так удивленно, не думай, что расхлюпался старик от обиды за понижение. Нет, милок, не обида это. Обижался я раньше, да еще как! Помню, летом сорок первого с армии на корпус меня перевели. Ох, и постыло мне было, чуть последние волосы на голове не вырвал. А потом и корпус отобрали. Тут я просто-напросто решил, что подсиживает кто-то, подкапывается. Злился страшно, на весь белый свет обижался. А теперь вот ни капельки и не злюсь и не обижаюсь. Заместителем командира корпуса назначили. Видать, надеются, что я воспряну еще, поднимусь. А чем подняться-то мне: силешки растрачены, годы уплыли. Пятьдесят шестой стукнул. Эх-хе-хе! Андрей, Андрей Николаевич! Мне бы теперь твои годики. Или так хотя бы лет десяток скостить. Все бы по-другому повернул.
Велигуров отхлебнул глоток водки и, не закусывая, прикурил папиросу, еще ближе придвинулся к Бочарову и совсем тихо, опустив голову и положив на стол пухлые, волосатые руки, продолжал:
— Как у меня здорово шло. Всю империалистическую солдатом рядовым оттрубил, перед революцией с большевиками пошел. Да и с кем же мне больше идти-то было? Не с меньшевиками же, не с эсерами, не с буржуями и помещиками. Я же был что ни есть голь перекатная. И отец мой и сам я из батрацкой лямки не вылезали. Вот и пошел за Лениным. Еще при Керенском отряд большевистский сформировал. Сам Подвойский приезжал ко мне, Крыленко не раз заглядывал. А в гражданскую полком, потом дивизией командовал. По каким только фронтам не колесил. И орденом наградили меня, и оружием именным. Гражданскую-то я в больших чинах закончил. Вот тут бы мне и взяться за ум, за учебу настоящую. И не обидно бы, если б не давали учиться. Давали! Заставляли даже, дурака. Сам Михаил Васильевич Фрунзе вызывал. Иди, говорит, на курсы, в академию, учись, ума набирайся. А я куда там, командовать хочу, и так себя грамотным считаю, других на ум наставляю. Вот и донаставлялся! Друзья-то мои по одной, по две академии закончили. Теперь армиями, фронтами командуют…
Велигуров взялся было снова за рюмку, но тут же отставил ее и, встав из-за стола, подошел к окну.
— Нет, — резко обернулся он к Бочарову, — ты не думай, что я завидую. Они по праву, по уму, по культуре своей такие должности занимают. А я? Да какой к черту из меня командующий! Ты вон, чуть минутка свободная вырвалась, за книжку хватаешься, романы даже читать ухитряешься. А я ведь, стыдно сказать, не то, что романа, книжонки паршивенькой не прочел. Инструкции, приказы, наставления, уставы — вот это я читал, ну, газеты еще, да и то через пятое на десятое, больше про дела международные. Ну, ладно, — резко взмахнул он рукой, — хватит хлюпать. Что прошло, того не вернешь. В войска пойду, там я хоть какую-то пользу принесу. Ты, Андрей Николаевич, заглядывай ко мне. Честно говорю — светлая голова у тебя и культура есть. Только смотри не свихнись, книжек не бросай, читай, думай, у других учись, не будь такой дубиной стоеросовой, как я.
За все время, пока говорил Велигуров, Бочаров не мог отвести взгляда от его бледного, с возбужденно-старческим румянцем лица. Из этого разговора он ничего нового не узнал о Велигурове. Он и раньше точно то же думал о нем. Но теперь, когда те же мысли высказал сам Велигуров, Бочаров совсем в ином свете увидел генерала.