— Клеветать! — гордо подбоченясь, гневно проговорила Арина. — Бабы! — пронзительно крикнула она возвращавшейся с прополки группе женщин. — Бабоньки, давайте сюда. Да скорее, скорей.
С тяпками и вязанками травы женщины послушно свернули к конюшне.
— Клевета, значит? — зло и насмешливо повторила Арина. — А ну, Федосья, — обернулась она к женщинам, — сколько самогонки стребовал с тебя этот самый вот Алешка Гвоздов за тую повозку, что ты дочь на станцию отвозила? Говори, говори, что жмешься?
— Ну, было, выпил зашел, — робко ответила пожилая женщина, скрываясь за спинами подруг.
— Выпил, значит! — укоризненно воскликнула Арина. — Ах, какая ты добренькая и жалостливая! А сама же говорила, что на полтыщи рублев он у тебя нажрал. А ты, Марья, что глаза опустила? Не с тебя ли он литру содрал за воз соломы? А ты, Марфуша? Ты, Анна? Нечего в молчанку играть да по углам шептаться. Этого паразита на чистую воду надо…
— Я не позволю… — задыхаясь от ярости, прокричал Гвоздов. — Да за такие слова… Да Советская власть за оскорбление руководителей колхозных…
— Ты, Гвоздов, Советской властью не фигурируй, — прервал его незаметно подошедший Слепнев. — Советскую власть народ выбирает, и Советская власть ему служит.
— А-а-а! — насмешливо протянул Гвоздов. — Вот он откуда ветерок-то дует. Все товарищ Слепнев подстроил. Так Гвоздова подкусить нечем, так давай несознательный элемент настраивать.
— Заткнись! — с хрипом выскочила из толпы высоченная женщина с темным остроскулым лицом. — Не смей марать Сергея Сергеевича! Он всю душу за народ, а ты только и знаешь, что тянуть с народа. Хватит, бабы, — призывно махнув рукой, крикнула она женщинам, — довольно молчать, натерпелись от этого толстомясого, и будет. Вот и Сергей Сергеевич тут, и Федор Петрович — он, говорят, теперь партийный руководитель, — давай собрание требовать.
— Правильно! Собрание! Нечего терпеть! — зашумели женщины. — Вконец обнаглел. Пчел, как у помещика! Спекулянт без подделки…
Под гневными криками толпы Гвоздов сник, потом резко поднял голову, злобно взглянув на Слепнева, на женщин и, видимо, поняв, что всякое сопротивление бесполезно, с хрипом проговорил:
— И пожалуйста, и собирайте, и снимайте, в ножки поклонюсь, что избавился от такой должности…
— Нет, ты запросто от нас не уйдешь, — остановила его Арина, — мы с тебя за все спросим, и не как-нибудь, а сполна…
Колхозное собрание закончилось под утро. Наташа с Галей и Слепнев с Привезенцевым вышли из душной, продымленной конторы и, не сговариваясь, сизым от росы пригорком направились к озеру. Говорить никому не хотелось, и все четверо шли молча, думая о совсем необычном шумном и горячем собрании. Огромная луна свалилась почти к самому горизонту, и распластавшееся по лощине озеро тускло розовело, скрываясь в прозрачной дымке легкого тумана.
— Нет! Никак не могу опомниться, — остановясь на плотине, сказала Наташа. — Ну как можно такое? Что за председатель из меня? И выдумают тоже!
— Наталья Матвеевна, вам известна такая пословица: «Не боги горшки обжигают», — шутливо спросил ее Слепнев.
— Во! Видали! — кивнула Наташа Гале и Привезенцеву. — Уже Натальей Матвеевной величает! То была: — Наташка, Наташа, а теперь вдруг Матвеевна!
— А как же иначе, ты же теперь не кто-нибудь, а председатель колхоза. Верно, Федор Петрович?
— Ох, председатель, председатель!.. — горестно вздохнула Наташа. — Как натворит этот председатель делов несуразных и полетит вверх тормашками, вроде Гвоздова, с должности и под суд. А я судов-то этих и в глаза не видела.
— Да что ты, — вступилась Галя. — Гвоздов жулик настоящий, а ты… ты… ты же, как слезиночка… Ты дело наладишь.
Привезенцев слушал разговор и все еще никак не мог опомниться от всего, что произошло на собрании. Его нисколько не удивило, что почти все колхозники яростно обрушились на Гвоздова и решили снять его с должности председателя колхоза и отдать под суд. Совсем неожиданным, ошеломляющим было шумное, единодушное требование женщин на место Гвоздова избрать Наташу. Вначале от радости у него запылало лицо, но, подумав, что за работа ляжет на ее плечи, он внутренне похолодел, жалея ее. У него даже мелькнула мысль выступить и попросить всех не наваливать на нее столь непосильную ношу. Но было уже поздно. Лес поднятых рук окончательно сбил его мысли.
«Остается только одно, — решил он, — всеми силами помогать ей, на каждом шагу, в каждом деле. И главное учить, учить. Она хоть и окончила семилетку, но, видать, многое перезабыла».
— А вы что, Федор Петрович, загрустили? — спросил Слепнев.