Уже второй час, все нарастая и расширяясь, продолжалась наша артподготовка. Вначале Алеша смотрел на кипевший метрах в восьмистах впереди шквал огня и дыма, потом, потеряв к нему всякий интерес, сел на дно окопа и, когда принесли завтрак, почти совсем забыл, что над головой воет раскаленный металл, а совсем недалеко впереди ахают тысячи взрывов. Но, уж почти окончив завтрак, он вспомнил вдруг, как всего месяц назад по тому же самому месту, где сидел он, все сотрясая и давя, била фашистская артиллерия. При одном этом воспоминании у него по всему телу пробежала изморозь и непослушно задрожали пальцы. На мгновение подумалось, что сейчас наша артиллерия смолкнет и опять, как тогда, месяц назад, ударит противник. Он решительно отогнал эту мысль, но она вернулась опять, теперь уже не оставляя и все властнее захватывая его. Он не доел макароны, встал и прижался грудью к стенке окопа.
— Т… т… ты что, Алеша? — окликнул его Саша Васильков, позавчера вернувшийся из медсанбата и назначенный командиром расчета, в котором были только Гаркуша и Алеша. Саша был совсем здоров, но от сильной контузии все еще заикался иногда, особенно когда волновался и спешил высказать свои мысли.
— Так просто, посмотреть хочется, — ответил Алеша, мельком взглянув на Сашу, и в этот самый момент уловил то новое, что подсознательно отметил он еще вчера, и никак не мог определить, что это было. Светлые, всегда веселые Сашины глаза с большими зрачками словно померкли отчего-то и смотрели хоть и спокойно, но с заметной грустью и какой-то невысказанной болью. Такое же выражение скрытых переживаний таилось и на побледневшем с опавшими щеками лице Василькова.
Саша хотел было сказать что-то, но видимо не смог или побоялся, что не сможет твердо выговорить первое слово, только судорожно дернул головой и застенчиво опустил глаза.
— Как завтрак? — здороваясь, спросил вышедший из хода сообщения майор Лесовых.
— О… о… очень замечательный, — багрово покраснев, с натугой проговорил Васильков, и Алеша так же, как и он, смущенно опустил глаза.
Лесовых не видел еще Василькова после возвращения в роту, хотел спросить его о здоровье, но, заметив его смущение, явно вызванное заиканием, присел на выступ окопа и, кивком головы пригласив пулеметчиков садиться, весело сказал:
— Вот и опять на нашей улице праздник начинается!
— Пид такой оркестр, та з таким фейерверком можно гульнуть — воскликнул Гаркуша. — Цэ нэ як тоды, колысь хриц колошматил нас!
— Да, теперь совсем другое дело, — задумчиво проговорил Лесовых и, пристально посмотрев на Гаркушу, добавил: — И земля украинская рядом, всего полтора десятка километров.
— Эх, товарищ майор, хучь верьте, хучь не верьте, — строго нахмурив кустистые брови, с еще большим жаром воскликнул Гаркуша, — во сне стал видеть землю украинскую. Я вить распробродяга из всех бродяг. И где только меня черти не носили! Уж не говорю там про Сибирь таежную, где я, наверно, дерев тыщь сто свалил и Мурманск распрохолодный. В Ташкенте, даже в городе этом, что отцом яблок называется, в Алма-Ате побывал. Не совру: заколачивал я гарно. Не то, что в Одессе на бычках да барабульке. А вот приеду в новое место какое, обжиться еще не успею и опять Одессой и во сне и в здравом рассудке брежу. А теперь, ну, просто сил нету. Хоть бы глазком одним на море глянуть.
— Скоро, совсем скоро и Днепр увидите и море, — сказал Лесовых, — война уже явно переломилась и на убыль пошла. Вот рванем сегодня и — как в гражданскую войну говорили, — даешь Харьков! Даешь Днепр! Даешь Киев и Одессу!
— Ой, товарищ майор, — без обычного притворства вздохнул Гаркуша, — далеконько еще до Одессы. Если пешком шагать, пятки до костей сотрешь.
— А… а… а ты их салом смажь, — шутливо бросил Саша Васильков.
— Точно! — с готовностью подхватил Гаркуша. — А ну, Лексей, — подтолкнул он Алешу, — пулей на кухню и скажи, что Потап Гаркуша сало требует.
— Только не топленого, а шпиг, окорочок или грудинку на крайность, — весело добавил Саша.
— Точно! — с напыщенной строгостью подтвердил Гаркуша. — Тильки щоб та свинятина нешкуреная была, а паленая. Щоб кожуринка румяненькая, як персик переспелый, и щоб на зубах похрустывала.
Лесовых, улыбаясь, смотрел на веселых пулеметчиков и настороженно вслушивался в гул неумолкавшей артподготовки. Он всю ночь ходил по подразделениям, в шести ротах побывал на партийных и комсомольских собраниях, много выступал и говорил с солдатами, но усталости совсем не чувствовал. Он хотел до начала атаки посидеть с пулеметчиками, немного отдохнуть, но в окоп вбежал празднично-сияющий, раскрасневшийся так, что совсем не было видно веснушек, Дробышев и, не заметив Лесовых, одним духом выпалил: