— Спасибо, — прошептал Бочаров, с трудом понимая, что сказал Решетников.
— Пошли в Военный совет, — подхватил его Решетников под руку, — Ватутин и Хрущев приглашают вас.
Яркое солнце, бившее из-за вершин, усыпанных плодами яблонь, ослепило Бочарова. Он резко встряхнулся, пытаясь овладеть собой, но тяжесть не исчезала.
— Новая работа, самостоятельная. Это же замечательно, — не поняв, что творилось с Бочаровым, оживленно говорил Решетников. — Вы можете очень многое сделать, тем более сейчас, когда развертываются такие события.
«Новая работа, — машинально повторял про себя Бочаров, — много сделать… Новая… А ее похоронили в Харькове…»
Только у входа в кабинет Ватутина Бочаров немного опомнился и попросил у адъютанта холодной воды.
— Идите один, я здесь подожду вас, — подтолкнул его к двери Решетников.
Войдя в превращенную в кабинет командующего фронтом низенькую крестьянскую комнатенку с подслеповатыми оконцами, Бочаров хотел, как положено, доложить о прибытии, но у порога встретил его улыбающийся Хрущев и, протягивая руку, заговорил приветливо и весело:
— Рад поздравить вас, Андрей Николаевич, и с генеральским званием, и с…
Хрущев лукаво прищурился, пристально посмотрел на Бочарова и тут же, подавив веселость, строго спросил:
— Вы что, не довольны новой должностью?
— Очень доволен, Никита Сергеевич, — смущаясь под взглядом Хрущева, ответил Бочаров, — надеюсь оправдать доверие, работать в полную силу.
— И даже, если потребуется, сверх сил, — решительными взмахами руки подчеркивая каждое слово, добавил Хрущев.
— Так точно, — воскликнул Бочаров, — все, что у меня есть, отдам работе.
— Вот что, товарищ Бочаров, — поздравив молодого генерала, сказал Ватутин, — предшественник ваш оставил не весьма лестное наследство. Штаб неслажен. Люди там хорошие, но работают вразброд. А для штаба самое главное — четкая слаженность и полная взаимозаменяемость. Наведите порядок, поднимите людей, сцементируйте их вокруг себя. И все это нужно сделать на ходу, во время наступления. Видите, — показал Ватутин на карту оперативной обстановки, — на всем фронте наши войска полным ходом к Днепру устремились.
— Настоящее половодье, — вставил Хрущев.
— Именно половодье, — согласился Ватутин, — и этим половодьем нужно умело управлять. Все ручейки в единое русло направить, слить в могучий поток, смять, сбросить с левого берега Днепра вражеские войска и, ни на секунду не задерживаясь, ворваться на правый берег, захватить плацдарм и продолжать наступление дальше, к нашим государственным границам.
Ватутин смолк, видимо, давая возможность Бочарову подумать. Молчал и Хрущев. Он склонился над картой, и Бочаров увидел, как и тогда, при рассмотрении плана белгородско-харьковской операции, стремительное движение его карандаша. Только теперь карандаш от тех прежних мест ушел намного западнее и скользил по голубым извивам Днепра, задерживаясь у Киева, потом спускаясь вниз к Черкасам, к Днепропетровску, к Запорожью, выходя на государственную границу и вновь возвращаясь к Киеву.
— Фашисты на весь мир кричат о «Днепровском вале», — не отрываясь от карты, заговорил Хрущев, — называют Днепр последним рубежом, дальше которого они ни на шаг не отступят. Это конечно, геббельсовская чепуха. Но помните, главное сейчас — форсировать Днепр с ходу. Если мы это осуществим, будут спасены тысячи жизней и ускорено приближение конца войны. Посылаем мы вас в армию, которой предстоит форсировать Днепр.
— Все сделаю, — сказал Бочаров.
— Ну и чудесно. Желаю успехов! — воскликнул Хрущев и сильно пожал руку Бочарова.
— Отправляйтесь в свой штаб — и за работу, — так же пожав руку Бочарова, сказал Ватутин.
— Разрешите, — с дрожью в голосе попросил Бочаров. — Разрешите в Харьков заехать. Вчера, — едва владея собой, с трудом продолжал Бочаров, — вчера там похоронили… одного моего друга похоронили.
— Пусть съездит, Николай Федорович, — взглянув на Ватутина, сказал Хрущев.
— Только прошу не задерживаться, — согласился Ватутин.
— Спасибо, — прошептал Бочаров и, забыв попрощаться, выскочил из комнаты.
Глава сорок пятая
— Ну, капитан, поздравляю, не смотри так, не смотри, честно поздравляю, — басил Полунин, цепко сжимая пальцы Лужко. — Был ты в армии капитаном, теперь на заводе капитанствуй. Только, эх, — шумно выдохнул он, — чует моя душенька, что немало ты мне кровушки поиспортишь. Ты же въедливый, как вцепишься — и клещами не оторвешь. Когда в ОТК сидел ты, там я еще прицыкнуть мог, а теперь председатель завкома, профсоюзный вождь. Да ты же вконец изведешь меня, а? Изведешь?