— Идут, товарищ капитан! — без стука войдя в избу, проговорил ординарец.
— Кто идет? — встрепенулся Бондарь.
— Они идут… солдаты… Пополнение, значит.
Как и всегда, Бондарь неторопливо оделся, тщательно поправил обмундирование и, почистив еще раз и так ослепительно блестевшие сапоги, вышел на улицу. С окраины деревни, оттуда, где вилась дорога из Курска, неслась задорная строевая песня. Опытным слухом офицера Бондарь сразу же уловил, что песню пели с душой, но вразнобой, как поют обычно люди, случайно сошедшиеся вместе и еще не узнавшие друг друга. Это сразу же вызвало у него целый поток мыслей. Кто эти люди, идущие на пополнение батальона? Старые, молодые, опытные, кадровые воины или юнцы безусые, еще не успевшие нюхнуть порохового дыма?
Бондарю не однажды приходилось принимать пополнение, но обычно приходило по нескольку человек, и они, влившись в основной состав подразделения, растворялись в нем и нисколько не меняли его прежнего облика и установившегося порядка. Теперь же пополнение было совсем иное. Батальон, по-существу, формировался заново. И не прибывшее пополнение растворялось среди старых воинов, а наоборот те, кто остались в батальоне, сами могли затеряться, раствориться среди новых, совсем незнакомых и неизвестных людей. Было бы не так сложно, если б прибывали одни солдаты, но сейчас в батальон вливались не только солдаты, но и офицеры и сержанты; многие отделения и расчеты формировались заново, и те традиции, тот установившийся порядок в батальоне мог легко нарушиться. А начинать все заново, все переделывать, создавать по-своему и трудно и много потребуется времени, которого во фронтовых условиях будет недостаточно. Поживет батальон в этой деревне неделю, может, две и опять уйдет на передовую, где под огнем, в постоянном напряжении, на виду у противника не так-то легко узнать людей и особенно перевоспитывать их.
Занятый этими мыслями, Бондарь не замечал, как из всех домов, узнав о подходе пополнения, высыпали оставшиеся в батальоне солдаты и местные жители. Из-за крайнего дома с длинным сараем показалась колонна пополнения. В разномастных шинелях, в ватниках, в полушубках, в каких-то не то куртках, не то пиджаках, по четыре в шеренге, нестройными рядами, перекачиваясь, как на зыбкой волне, шли те, кого так нетерпеливо ждал Бондарь.
«Ну и воинство!» — ахнул он, взглядом командира сразу же определив строевую неслаженность колонны.
Он с трудом подавил в себе порыв немедленно броситься туда, к колонне, остановить ее, выровнять и провести по деревне так, чтобы земля дрожала и все жители замерли от восхищения. На середине деревни песня оборвалась, и подходившая колонна приняла еще более горестный нестроевой вид. Это как будто оживило шедшего рядом с колонной высокого офицера. Он встряхнул широкими плечами, о чем-то спросил стоявших у дома солдат и, взглянув в сторону Бондаря, молодо и резво побежал к нему.
— Товарищ капитан, — хоть и старательно, но почти по-граждански подойдя и остановясь против Бондаря, глухо заговорил он, — пополнение для вашего батальона в количестве семи офицеров, пятнадцати сержантов…
Он смолк, видимо позабыв, сколько было рядовых, опустил руку и, вновь вскинув ее, одним вздохом выпалил:
— Прибыло!
И разношерстный вид колонны, и увалистая походка офицера, и особенно его несуразный доклад так возмутили Бондаря, что он, стиснув зубы, чуть не закричал на этого совсем невоенного лейтенанта.
— Хорошо, — буркнул он, нехотя протягивая лейтенанту руку. — Остановите колонну, поверните, подровняйте, а впрочем… — пренебрежительно махнул рукой Бондарь и, даже не взглянув на лейтенанта, твердой походкой направился к колонне.
— Слушай мою команду! — звонко прокричал он, чувствуя, как откуда-то глубоко изнутри поднимаются так хорошо знакомые волнение и тревога, всегда охватывающие его при встрече с новыми людьми.
— Батальон, — еще звонче, но уже протяжнее, почти нараспев, вкладывая в голос все свои силы, скомандовал он, — стой!