«Твои пятнадцать тысяч это всего два-три пуда меду, а ты собрал его пудов восемь».
И опять на первой странице районной газеты был напечатан портрет Гвоздова с описанием его патриотического поступка и призывом следовать примеру передового председателя колхоза.
В колхозе Гвоздов вел себя настоящим царьком. Заседаний правления колхоза почти не собиралось, кладовщик и счетовод трепетали перед Гвоздовым, бригадиров давно уже не было, и все дела вершил сам Гвоздов. Почти каждый день он ходил под хмельком. Подмерзший ранней осенью картофель и на колхозных полях, и на приусадебных участках во многих домах шел на самогон. Слепнев несколько раз на собраниях уговаривал и предупреждал самогонщиков, но каждую ночь где-нибудь из трубы пробивался сладковатый запах самогонной гари. Слепнев с участковым милиционером обошел все дома, еще раз предупредил каждого, отобрал и разломал семь самогонных аппаратов, но и это мало помогло, а, наоборот, обернулось против самого Слепнева. Ярые самогонщики обозлились на него, понаделали новых аппаратов и варили сивуху тайком, скрываясь в сараях, подвалах и даже в лесу. Сам Гвоздов самогон не варил, но знал каждого самогонщика и, как говорили в деревне, нюхом чуял, где закипала пахучая жидкость. Как-то само собой установилось некое подобие дани самогонщиков Гвоздову. Самый крепкий первач шел ему, как откупное за молчание и попустительство. Но опять все это делалось тайно, и сколько ни пытался Слепнев уличить Гвоздова в этом взяточничестве, никто из самогонщиков не выдавал его.
Было немало и других случаев корыстолюбия Гвоздова. Удивительно прочно прижился своеобразный неписаный закон, что любой колхозник, прежде чем просить у председателя колхоза лошадь для поездки по делам или гнившую на полях солому для скота, должен был угостить Гвоздова. Об этом знала вся деревня, но как только Слепнев пытался установить факт взяточничества, колхозники или отмалчивались, или равнодушно говорили:
— Да брось, Сергей Сергеевич, какие там взятки. Верно, заходил Гвоздов, выпивал, но пришел он, когда мы сидели за столом, ну и поднесли ему, это у нас испокон веков заведено.
Слепнев злился, проклинал эту деревенскую терпимость, но сделать ничего не мог.
Узнав о приезде Листратова, он решил во что бы то ни стало откровенно поговорить с ним, но болезнь опять свалила его. Теперь, немного отдышавшись, он лежал на кровати и передумывал все, что хотел сказать Листратову. Как и всегда наедине с самим собой, мысли складывались легко и просто, доказательства вырисовывалась убедительно и веско, виновность Гвоздова казалась совершенно неоспоримой и до предела ясной.
«Нет, нужно написать обо всем Листратову или прямо в райком», — подумал он, приподнялся, чтобы взять бумагу и карандаш, но за окном послышались женские голоса, и в избу вошли раскрасневшиеся от мороза Галя и Наташа.
— Ты что, Сереженька, — испуганно проговорила Галя, — заболел?
— Нет, устал малость, — бодро ответил Слепнев, опуская глаза под встревоженным взглядом Гали.
— Зачем ты все мечешься, почему себя не бережешь? — подступая к кровати, сказала Наташа. — С темна и до темна на ногах, да и по ночам-то все то в правлениях колхозов, то в сельсовете. Приструнь ты, Галя, его хорошенько. Теперь он не холостяк бездомный, а семейный человек.
Ее полные и пунцовые от мороза щеки гневно потемнели, коричневые, в едва заметном прищуре, глаза укоризненно смотрели на Слепнева, маленькая натруженная рука резко поправила выбившиеся из-под темной шали перепутанные кольца светлых волос.
— Ну, если уж и Наташа взъярилась, то придется руки поднимать, — пытался отшутиться Слепнев.
— Да нет, Сережа, и вправду, к чему ты ко всем внимательный такой, а про себя забываешь, — расстегивая верхний крючок дубленого полушубка, спокойно сказала Наташа. — Ты же на войне пострадал и тут день-деньской маешься. Вон, смотри на Гвоздова, он весь лоснится от жира.
При упоминании Гвоздова Слепнев невольно поморщился, но, не желая выдавать свою неприязнь к нему, шутливо улыбнулся и весело проговорил:
— Гвоздов — колхозный начальник, он на вольных хлебах пасется, а я сельсоветский, на зарплату живу.
— Не на вольных, а на дармовых, — раздраженно подхватила Наташа. — Ходит по дворам, как бугай общественный, да поллитровки сшибает. А как про дело что, замахал руками — и не подходи.
— Ладно тебе про дела-то, — укоризненно остановила ее Галя. — Дай хоть дома от этих уток и гусей передохнуть.