Знают о наших планах, знают о наших танках. Скверно, отвратительно, пагубно! Знают о планах — подготовят мощную оборону, знают о танках — создадут новые противотанковые средства. Да, но и оборона и, особенно, новые противотанковые средства создаются не вдруг. Нужно время. Нужно немало времени. И это время будет работать в нашу пользу. Наступление следует начинать немедленно. Бросить все силы на Курский выступ. Именно все силы, именно немедленно. Победа под Курском возместит все поражения на других фронтах.
Манштейн не по возрасту резво встал, достал из сейфа свою особую папку личной переписки с Гитлером и присел к письменному столу. На мгновение он задумался, подыскивая аргументы, которые особенно могли бы повлиять на Гитлера в принятии решения о немедленном наступлении «а Курск.
Вспомнив недавнюю встречу с Гитлером здесь вот, в этом кабинете в Запорожье, молодо улыбнулся и вполголоса проговорил:
— Донбасс! Сейчас фюрер, видимо, и во сне грезит Донбассом. Он не желает отдать его русским и все силы вложит, чтобы удержать донецкие рудники и заводы.
В пространном письме, умоляя Гитлера немедленно начать наступление на Курск, Манштейн писал:
«Чем раньше начнется операция «Цитадель», тем меньше будет опасности большого контрнаступления противника на Донбасс».
Закончив письмо и поставив дату «18 апреля 1943 года», Манштейн встал, подошел к оперативной карте и, рассматривая до мелочей знакомое начертание фронта, резко проговорил:
— Пусть знают о наших планах, пусть знают о наших танках, но мы опередим русских и все равно добьемся решительной победы под Курском.
Глава двадцатая
Всю томительную дорогу от Курска и до родной деревни Андрей Бочаров никак не мог поверить, что отец умер. Больше двадцати лет жил Андрей самостоятельно, вдали от родителей, редко виделся с ними, да и переписка тянулась еле-еле, по одному, по два письма в месяц. Но всегда Андрей отца чувствовал рядом и в самые важные моменты жизни невольно прикидывал, что бы подумал об этом отец.
И вот теперь, как сообщила Алла, отец умер. Это было невероятно. Это просто не укладывалось в сознании Андрея. Ну, если болел бы, ослаб здоровьем, тогда еще можно было найти хоть какое-то утешение. Но меньше года назад отец работал наравне с молодыми, ничем не выказывая даже признаков старости. Нет! Вероятно произошла какая-то нелепая ошибка. Чем ближе подъезжал Андрей к Дубкам, тем эта спасительная мысль все настойчивее овладевала им.
Увидев все те же придавленные соломенными крышами избы с подслеповатыми оконцами, одинокую лозину на плотине обмелевшего пруда и веселый дымок над белой трубой родного дома, Андрей, словно впервые приехав сюда, замер от радости.
«Сейчас неторопливо выйдет отец, — думал он, указывая шоферу куда ехать, — разгладит бороду, прищурится, а мать, конечно, опять заплачет, Алла, видимо, тоже прослезится, а Костик, Костик бросится, вскинет ручонки…»
Шофер ловко развернул вездеход, лихо влетел на пригорок и с хода затормозил у распахнутой двери сеней.
Не успел Андрей встать, как в доме раздался пронзительный, перевернувший всю его душу крик, и на улицу выскочила мать. В длинной белой рубахе, с распущенными до плеч седыми волосами, с неузнаваемо черным, искаженным болью морщинистым лицом, она остановилась у двери, словно не узнавая Андрея, и надрывно рыдая, выкрикивала:
— Закатилось наше солнышко… Покинул нас на веки вечные… Осиротил-обездолил своих детушек и меня горемычную…
Видя только огромные, налитые страданием глаза матери, Андрей обнял ее острые, вздрагивающие плечи и бессвязно зашептал:
— Не надо, мама… что же делать… успокойся… сама заболеешь… не надо…
Судорожно всхлипывая, мать стихла, мокрым лицом прижалась к груди Андрея и горячими пальцами погладила его подбородок. От этой короткой, скупой ласки матери у Андрея потемнело в глазах и по щекам покатились слезы. На мгновение ему показалось, что скрипнула дверь и в сени вышел отец. Он встряхнул головой и на гвоздике у окна увидел старый отцовский картуз. Этот картуз двадцать лет назад привез ему Андрей в свой первый отпуск из армии. До войны отец носил его только по праздникам, и теперь картуз одиноко висел в сенях.
— Пойдем в избу, — успокаиваясь сама и стараясь успокоить сына, прошептала мать, — пойдем, сынок.
«А где же Алла?» — только сейчас вспомнил Андрей о жене и, распахнув скрипучую дверь, на постели под окном увидел бледное, почти белое, с поникшими щеками и заостренным носом лицо жены. Болезненно-усталыми, но сияющими нескрываемым счастьем глазами смотрела она на него и, видимо, силясь что-то сказать, беззвучно шевелила поблекшими губами. Еще не понимая, но подсознательно чувствуя, что с Аллой произошло что-то важное, Андрей приблизился к ней, встал на колени и склонил голову. Она слабой рукой обвила его шею, робко и неуверенно притянула к себе и прошептала: