— А командир дивизии? — ошеломленный столь простым и страшным подсчетам Поветкина, проговорил Лесовых.
— А что командир дивизии? У него у самого ничего нет. Получил ИПТАП на усиление и нам, стрелковым полкам, роздал. А нам не четыре пушки на полк нужно, а хотя бы по четыре на каждый километр. И то кисло придется, если противник нанесет здесь главный удар. А он, по всему видать, нанесет и в самое ближайшее время. Сейчас еще грязь, балки водой залиты, танкам трудно действовать, а подсохнет — и начнется. Вот поэтому сейчас наша главная задача — подготовиться к борьбе с танками. А все остальное — второстепенное.
Глава двадцать вторая
Да, несомненно, завод все увереннее входил в ритм новой программы. Пуск в эксплуатацию восстановленной литейной избавил, наконец, основные цехи от прихотей поставщиков. Еще недельки две-три, и можно будет создать хоть маленький резерв заготовок. И тогда исчезнет навсегда эта изнуряющая всех лихорадочность в работе механических цехов.
Яковлев отодвинул бумаги, резким взмахом руки взъерошил волосы и подошел к окну. На заводском дворе буйно гуляла весна. Недавно черные от копоти куцые деревца вдоль забора вырядились в нежно-зеленый, девственно-чистый наряд. Меж дорожек, еще не примятая людьми, упрямо щетинилась нежная травка. Лучи яркого солнца, сбоку падая на испятнанные маскировкой стены цеховых корпусов, словно омолодили их. Даже многострадальная литейка, годами копившая на себе золу и гарь, казалось, принарядилась.
— Блаженствуешь? Весной наслаждаешься? — врываясь к Яковлеву, пробасил Полунин.
— Упиваюсь, а не только наслаждаюсь, — заметив, что директор завода был в явно воинственном настроении, задиристо отозвался Яковлев.
— Давай, давай, благодушничай, когда на заводе все к чертям летит, — не сбавлял напористого тона Полунин.
— Солнце вижу, а чертей что-то незаметно, — искоса взглянув на распаленное гневом длинное с отвислым подбородком лицо Полунина, насмешливо сказал Яковлев. — Они, может, по цехам орудуют, где света поменьше?
— В ОТК засели, — бросив свое прочно сбитое тело на застонавший стул, буркнул Полунин. — В отделе технического контроля, понятно? — во всю мощь широченной груди ухнул он. — И не черти, собственно, а всего лишь чертило, да и тот на одной ноге.
— С одной ногой, и весь завод разгромил?
— Брось балаганничать, — устало отмахнулся Полунин, — тебе дело говорят, а ты…
— А ты говори толком, что случилось.
— А то, что этот твой протеже, армейский капитан Лужко, взвился в высь поднебесную и всех нас в болото… Да, да, — заметив усмешку Яковлева, воскликнул Полунин, — именно в болото… Да знай я про такое, — с яростью давнул он посинелыми кулачищами стол, — и одной его ноге не бывать бы на заводе. Все ты, ты, твой либерализм, нет, не либерализм, а цацканье с кем ни попало. Ах, он фронтовик! Ах, инвалид! Ах, в техникуме учился! Ах, трудно ему без дела!
— Семен Федотович, — сузив гневно блеснувшие глаза, вполголоса сказал Яковлев, — это уже не балаганство, а барское пренебрежение. Мы обязаны помогать фронтовикам, да и не только фронтовикам.
— Вот и допомогались!
— Тебе что, стакан воды подать?
— А я и так два графина осушил.
— Так в чем же дело, конкретно?
— Эх, — с отчаянием махнул рукой Полунин. — Никогда в жизни не прощу себе приема на работу этого Лужко.
— Может, все-таки кончим истерические вопли и поговорим серьезно, — не выдержав, резко сказал Яковлев.
— Да ты не обижайся, — крутнул головой Полунин. — Я просто сам не свой. Ты понимаешь, — понизив голос, придвинулся он вплотную к Яковлеву, — мы, весь коллектив завода, каждую свою кровиночку отдаем, чтобы выполнить план, расширить производство, увеличить выпуск продукции. Не тебе рассказывать! Мы же только за последние три месяца в одиннадцать раз увеличили выпуск продукции. В одиннадцать!.. И это на месте пустых цехов эвакуированного завода. Это же труд всего заводского коллектива. Но вот является, да не просто является, — в ярости прокричал Полунин, — а нами самими за уши вытаскивается, прости за грубость, отставной капитанишка и — работа всего коллектива насмарку.