...Я готовил разведгруппу к поиску. Хорошо изучил карту и уже отчетливо представлял себе местность. Здесь, в бескрайних, открытых всем ветрам степях, работа разведчиков во много раз сложнее и рискованнее. Всякое движение видно как на ладони.
Ночь — всегда союзница нашему брату, но вести наблюдение в темноте, делать выводы о перемещениях противника (а он теперь шевелился и ночью) — дело весьма затруднительное. Ко всему прочему — и это главное — нужно добыть живую «справку», да поосведомленней. Не какого-нибудь там обозного каптенармуса или «грабаря» из похоронной команды.
Предварительно построил разведчиков. Кратко сообщил задачу, приказал готовиться. С собой берем автоматы, по два диска, гранаты, компас, два бинокля, индивидуальные пакеты. Награды (их тогда имели немногие), документы, письма — оставляли в штабе.
С наступлением сумерек вышли на задание. На окраине Арпачина окликнул часовой. Удостоверившись, что свои, сказал:
— А-а, полуночники? Ну, удачи вам, братки!
Было чуть-чуть жутковато: идешь, как по непрочному ледку.
Вспомнилось, что с таким же чувством в детстве катался на коньках по только что застывшему пруду. Было сладко и жутко, играя с опасностью, нестись по льду, который то тут, то там потрескивал под ногами, а иногда давал трещину от берега к берегу. И так ухал, будто где-то на дне стреляли из пушки. Случалось не раз, что кто-нибудь проваливался в холодную купель. Все бывало. Но... Едва приближалась зима и мороз завертывал и трещал без снега, мы хватали коньки и опять мчались на этот тонкий, только что замерзший лед...
...Ракетные сполохи трепетали в радужных ореолах. Все же их неверный свет был лучше непроглядной неизвестности... Через час всплески ракет остались за спиной, а потом и вовсе начали тускнеть.
Мы часто останавливались, напрягали слух — в такой темноте можно запросто напороться на немецкий пост. А затем крохотный светлячок-треугольник компасной стрелки вновь звал в черную даль.
Петляли долго. Шли пригнувшись, открытые участки преодолевали по-пластунски. До рассвета нужно было отыскать удобное место для наблюдения. Наконец, нашли более-менее глубокую вымоину, в которую ветер нагнал клубки колючего перекати-поля.
Удивительное растение! Высохнет, оторвется от корня и скачет, рассыпая дурное семя до тех пор, пока не попадет в какой-нибудь овраг.
Ночь шла на убыль. Подул лютый колючий ветер, дымка рассеивалась. Впереди все отчетливее вырисовывалась какая-то ферма, точнее, каркас ее, справа бугрилась длинная темная скирда соломы.
Посмотрел в бинокль. Вроде пусто. Но что это? До слуха донесся стелющийся по земле рокот моторов. И тут же над нашими головами промчалась волна «юнкер сов».
...Первыми показались три броневика. За ними медленно ползли тупорылые грузовики с поблескивающей касками пехотой. Ну, точно горшки, насаженные на колья плетня...
Я записал в блокнот номера машин, зарисовал опознавательный знак — голова совы в белом ромбе.
— Свеженькие, не битые,— отложил в сторону бинокль Миша Григорьев,— сову налепили.
— К Арпачину чешут. Ночью надо уходить...
Колонна притормозила движение. К ее «голове» подъехал легковой «опель», из него вышел офицер в кожаном реглане. По начальствующим жестам я понял, что личность эта не рядовая. К нему подскочили два немца, встали навытяжку, что-то докладывая. Затем один махнул рукой — с машин начали спрыгивать солдаты. Слышались отдельные выкрики, смех.
Причину остановки установить было нетрудно: в стороне выстроилось несколько походных кухонь.
До наступления темноты в обе стороны прошло около пятидесяти машин с той же совой на бортах, а перед заходом солнца — до двух десятков танков, дюжина пушек на конной тяге.
В моем блокноте уже кое-что поднакопилось. Николай Багаев с Семеном Ермолаевым внимательно обследовали место стоянки. Нашли открытку (на них немецкие солдаты обычно всегда писали свою фамилию и номер подразделения), забытую фляжку, банку мази от вшей, несколько окурков сигарет «Аттика»...
Начали осторожно выдвигаться к скирде соломы: перед обратной дорогой я решил дать людям немного отдохнуть.
В прелой подгнившей соломе, которую не успели скормить лошадям, так как румыны пустили их в котел гораздо раньше, было тепло, пахло мышами. Людей сразу придавил сон. Бодрствовал лишь Багаев — наблюдал за тем, что творится на белом свете.
Я, кажется, и не спал, так просто прикрыл глаза, но коварный сон обволок сознание, погрузил в мягкую теплынь. Вдруг чувствую — трясут. Багаев выпалил прямо в ухо:
— Командир, немцы!
— Где?
— На противоположной стороне.
— Может, тебя галлюцинации преследуют?
— Какое там. Броневичок у торца скирды. Но ведут
себя тихо... Странно!
Я осторожно выполз из соломенной дыры, посмотрел на часы.
— Надо сворачиваться. Поднимай гвардию. И чтоб ни звука. А мы с Григорьевым проверим, что за железку ты видел.
...Медленно пошли вдоль скирды. Через два-три шага останавливались, прислушиваясь. Шаг, еще шаг... Стоп! Шорох. Мы прижались спинами к соломенной стене, сняли с предохранителей автоматы.
Не иначе, как идущего потянуло «до ветру». Он шел, мурлыкая: «Ах, майн либен Августин».
Я сжал руку Григорьева выше локтя. Он понял. Когда немец прошел рядом и встал к нам спиной, широко расставив ноги, Миша опустил ему на голову приклад автомата (это действие он именовал «наркозом средней дозы») и воткнул немцу кляп в рот. Осторожно понесли «добычу» к своим.
Быстро собрались — и прямиком к той вымоине, где сидели днем.
Залегли.
Все внимание направили в сторону скирды. Не могут же остальные немцы не броситься на поиски товарища? Так и случилось: через минут двадцать до нашего слуха донеслись обрывки голосов, ударила автоматная очередь, свечой взвились три ракеты и ярко осветили местность. И снова воцарилась тишина. Потом опять в небо выпрыгнуло несколько ракет. От соломы докатился приглушенный рокот двигателя.
Возвращались уже без помощи компаса. Немец вскоре очухался, испуганно таращил глаза, не понимая, что с ним случилось. Однако, когда дали хлебнуть из фляжки, язык у него развязался.
Он из той же 16-й мотодивизии, оторвались от колонны из-за незначительной поломки бронетранспортера, чтобы ночью не блудить в степи, решили пересидеть до утра в скирде. Я подумал: остановись они там, где находились мы, кто знает, чем бы закончилась эта встреча...
Получив подкрепление, противник с новой силой начал терзать обескровленные части корпуса у Арпачина. Командованию пришлось даже бросать в бой отдельный учебный батальон.
Большие испытания выпали на долю артиллеристов из противотанкового дивизиона. В батарее лейтенанта Гайфуллина почти никого не осталось в живых. До последнего снаряда вел бой из единственного исправного орудия комбат. Истекая кровью, он не дрогнул и тогда, когда в его сторону поползли два танка.
Выстрел — и замерла бронированная коробка. Второй метнулся в сторону, подставив борт, и тут же получил порцию стали. Танк заюлил на месте, разматывая перебитую гусеницу...
Снаряды кончились. Поняв это, гитлеровцы бросились к Гайфуллину, который лежал у покореженной станины. Уж очень хотелось им взять в плен нашего офицера. Но враги просчитались: комбат последней гранатой подорвал себя и пятерых подбежавших немцев.
Среди погибших в том бою оказались командир взвода противотанковых ружей старший лейтенант Львов, командир дивизиона старший лейтенант Нако-люжный. Командующий армией посмертно наградил его орденом Красного Знамени.
Был тяжело ранен заместитель командира 5-й мех-бригады Герой Советского Союза подполковник Майский. Из-под огня его вынес командир санитарного взвода старший лейтенант Кузьмин.
От разведчика Юрия Титова я узнал, что не возвратился с задания Герой Советского Союза старшина Иван Гетман. Высокое звание он получил за участие в экспедиции ледокола «Георгий Седов», дрейфовавшего в Арктике.