На рассвете 18 февраля противник в Ряженом был атакован, но уже не в лоб, а с флангов, подвижными группами автоматчиков. Просачиваясь сквозь вражескую оборону, они внезапно напали на расчеты орудий, пулеметные гнезда, прокладывали себе путь огнем и прикладом. Хорошо поработали и наши артиллеристы с минометчиками, танкисты.
К вечеру гвардейцы полностью очистили хутор от фашистов, а те, кто уцелел, спешно отступили на новые оборонительные позиции, подготовленные на реке Миус.
— Бежит немец. Огрызается, но бежит,— сказал после Гриша Захаров.— Якорей не хватает задержаться. Растревожил Русь-матушку — подставляй теперь морду, получай сполна, что причитается...
Нас выводили в резерв. В подразделениях почти не осталось боевой техники, остро сказывалась и нехватка людей. Итак, передышка!
Командиры и политработники подводили итоги боевых действий. Личному составу бригады было чем гордиться: вместе с корпусом она прошла тяжелый путь, прошла через лютую стужу, снежные бураны и заносы суровой зимы, через гибель людей... Поэтому к бойцам нашего соединения, сражавшимся в этот период, живым и погибшим, целиком можно отнести возвышенные слова, которые после войны я прочитал в Сталинграде: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку — смертны ли они?!»
Вскоре нас, двух старших сержантов — меня и Мишу Григорьева,— откомандировали в Ростов на курсы младших лейтенантов разведки. Командовал этим ускоренным «ликбезом» майор Денис Федорович Неведомский — человек по натуре суровый, враг всяческих условностей и послаблений. На занятиях и в беседах он, как гвозди, вколачивал истины: разведка не школьная доска, где ошибку можно стереть тряпочкой; к противнику пренебрежительно не относись — он не наивный, необученный простачок, его не так легко сковырнуть из седла, нужно думать, постоянно «шевелить серой массой», чтобы обмануть его, обвести вокруг пальца; взял пленного — береги как самого себя; попалась офицерская сумка — береги ее вдвойне, иная сумка, набитая документами, может оказаться разговорчивее самого словоохотливого «языка»; что-то не получилось, сорвалось, потерпел неудачу — не оправдывай себя, говори все, как на духу, ложь — самое большое зло в жизни, а на войне, в разведке, особенно...
Потекли дни напряженной учебы. Мы отрабатывали приемы наблюдения, ориентировку днем и ночью на местности, действовали в составе разведдозоров пешком и на колесах, проводили поиски и устраивали засады, учились бесшумно «снимать» часовых и захватывать «языков», изучали немецкий язык по словарям и разговорникам, документы противника — карты, приказы, солдатские книжки, письма, средства радиосвязи, подрывное дело. Осваивали приемы рукопашного боя, особое внимание уделяли владению своим и трофейным оружием. О последнем не раз напоминал майор Неведомский. Он говорил: «Философ Платон запрещал входить в его дом тем, кто не знал геометрию. Разведчика, который не знает в совершенстве свое оружие и оружие противника, на задание посылать нельзя». Это сравнение имело глубокий смысл.
В процессе учебы мои практические навыки, приобретенные непосредственно в боевой обстановке, обрастали теорией, все больше и больше сложное, рискованное ремесло разведчика входило в кровь и плоть.
Бесспорно: на войне каждому полной чашей пришлось испить отпущенное ему солдатской судьбой — пехотинцам, танкистам, артиллеристам, связистам, саперам... Но они действовали, как правило, сообща, в составе подразделений, чувствуя поддержку оправа, слева, с тыла, а если падали, сраженные пулей или осколком, имели надежду быть подобранными санитарами, отправиться в тыл. Наш же фронт — без флангов и тыла. Разведчики действовали мелкими группами, иногда и в одиночку. В любой миг могла измениться обстановка, произойти встреча лицом к лицу с противником, встреча, которая требует исключительной выдержки, мгновенной реакции, находчивости, хитрости. Нужно обладать аналитическим складом ума, уметь предугадать, как в запутанной шахматной партии, ход неприятеля, найти нестандартное решение, чтобы выжить, сохранить людей, доставить важные сведения, документы противника, «языка»... А еще для разведчика важен товарищ. Чтобы смелый, ловкий был, службу знал. И готов был, как говорили в старину, за тебя не пожалеть живота своего. Неспроста слова «с ним я пошел бы в разведку» и сегодня звучат как самая высокая похвала.
Большим событием для нас стало учреждение нагрудного знака «Отличный разведчик». В газете «Красная звезда» была опубликована передовая статья «Настойчиво повышать разведывательную грамотность!», которую мы даже законспектировали в своих рабочих тетрадях. В ней, в частности, подчеркивалось: «Пренебрегать работой войсковой разведки, означает... обречь себя на глухоту и слепоту. Пренебрегать изучением противника, пренебрегать разведкой означает действовать наобум, упуская возможности для победы, рискуя поставить свои войска под удар. В то же время, чем лучше командир знает, с кем именно он дерется, — тем вернее он действует, тем больше его успех».
Занятия подошли к концу. Нам вручили погоны с одной звездочкой, соответствующие документы. Курсы я окончил с отличием. Теперь с нетерпением ждал возвращения в бригаду.
И вот, как говорится, дома. Но радость возвращения омрачилась неожиданным обстоятельством — в разведроте должности для меня не оказалось. Бойцы, с которыми ходил в разведку, попали в другие подразделения. Не встретил и бывшего матроса Захарова. Он снова попал в родную стихию — на море. Гриша был отличным разведчиком, но всегда с грустью говорил: «Не могу, командир, привыкнуть к тому, что ноги в пехоте, а голова на флоте».
Но долго предаваться унынию не пришлось: комбриг полковник Григорий Петрович Барладян в беседе пообещал, что при первой же возможности переведет в разведроту, а пока нужно принять взвод автоматчиков в батальоне капитана Субботина. Этот взвод является и нештатным взводом разведки.
— С Семеном Михайловичем вы обязательно сработаетесь,— сказал на прощание полковник Барладян.— Мужика этого война тоже с песочком перетерла. Храбр, справедлив, военное дело знает здорово. Сам из Удмуртии. Ну, желаю удачи...
Потом я многое узнал о нашем новом командире бригады. Полковник Барладян, молдаванин, семнадцатилетним юношей добровольно вступил в ряды РККА, служил в 45-й стрелковой Краснознаменной дивизии, которой командовал герой гражданской войны И. Э. Якир, а комиссаром был Я. Б. Гамарник. С кем только не пришлось воевать Барладяну! С деникинцами, петлюровцами, врангелевцами, бандитами небезызвестной Маруси... В 1924 году Григорий Петрович окончил Полтавское пехотное училище, затем служил в пограничных войсках Закавказья и Средней Азии.
С первых дней войны — он на самых горячих точках в должности командира полка. Оправившись от тяжелого ранения, попал под Сталинград. И вот теперь он — наш комбриг.
Григорий Петрович никогда не терял присутствия духа, знал и ценил рядового солдата, его возможности и способности, часто напоминал подчиненным: «Мой последний кусок хлеба — и твой кусок, моя последняя капля во фляжке — и твоя, твой последний патрон — и мой патрон»...
...Прибыв к месту назначения в мотострелковый батальон капитана Субботина, я принял взвод, который оказался весьма разношерстным по составу. В большинстве же своем люди попались покладистые, не роптали на трудности. Занимались мы по восемь-десять часов в сутки, и казалось, что под Ростовом у населенного пункта Чалтырь не осталось ни одной высотки, ни одной балки, которые бы не исходили, не исползали по-пластунски мои солдаты. Все отчетливо понимали — впереди серьезные, жестокие бои и их надо встретить во всеоружии.
Крушение «Миус-фронта»
Над Сталинградом еще не рассеялись горячие туманы и не застыла кровь на городских камнях, еще ржавчина не прихватила на волжских плесах вражеские каски, а для гитлеровцев уже близился новый, роковой этап поражения. Неприятель, однако, был еще силен и нахрапист.
Наше внимание было приковано к тонкой голубой ниточке на карте — Миусу.
Чудное название реки старожилы объясняли так: когда венценосная «матушка-императрица» разогнала Запорожскую Сечь (оттуда тянутся корни и моих предков), повалил казачий люд с Днепра в эти места. Вышел на крутой берег атаман чубатый и усатый, посмотрел на петляющую реку, крутнул свой длинный ус и молвил: «А ця рiчка, як мiй ус!». Подхватили казаки это «мiй ус», да так и нарекли реку — Миус. При взгляде на карту казалось, что ее можно спокойно перейти вброд или переехать без особых трудностей. Но так только казалось...