Ситников, прежде чем выскочить, дал очередь и рванулся вперед. За ним — Алешин.
Отдышались, оглянулись. Недалеко над убитыми немцами и полицаем стоял Багаев, держа ППШ за кожух. Рядом сидел на камне Аверьянов, перематывал портянку. Третий патрульный валялся на склоне насыпи.
— Вы только в трубу залезли — показались патрульные. Два остались на насыпи. А эти,— Багаев кивнул в сторону немцев и полицая в черной шинели с серым воротником, — стали подкрадываться, как хорьки к курятнику... Потом фрицы толкнули полицая: мол, лезь первым. А те крысы сверху наблюдают. Я думал, ваш и след простыл, а вы там сабантуй устроили. Когда эти трое, словно ошпаренные, выгреблись из трубы — мы их и уговорили. И верхних тоже...
Да, обошлось, но сколько потеряно времени!
Параллельно с нашей группой к морякам пробивались разведчики капитана Субботина. Им сразу не повезло: несколько человек наскочили на мины. То же самое случилось и с первой ротой, когда она начала рассредоточиваться. Комбат приказал артиллеристам выкатить орудия на прямую наводку. Прикрывшись их огнем, саперам все-таки удалось сделать несколько проходов, но в дальнейшем батальон успеха не имел. Погиб командир взвода лейтенант Быков, в обе ноги ранило старшего лейтенанта Вашковца...
И снова Субботин поднял людей в атаку. На этот раз прикрытие, оставленное гитлеровцами, раскрошилось, как льдина, пропитанная водой.
Пробиваться к десантникам становилось все трудней...
Не ввязываясь в перестрелку, обходя скверики, дома, мы шаг за шагом приближались к элеватору.
А город полыхал. Горели дома, магазины, склады... Гитлеровцы взорвали причалы порта, электростанцию, цеха судостроительного завода.
Ольшанцы так и не получили долгожданной помощи, но горстка оставшихся в живых морских пехотинцев держалась стойко.
То, что мы увидели на территории элеватора, трудно описать. От руин и воронок тянуло едкой гарью, в стенах построек — огромные рваные бреши. Снаряды превратили в груду щебня двухэтажное здание конторы, ребрами светились почерневшие остовы вагонов, большой сарай выглядел, как решето. На битом кирпиче, крошеве камня-ракушняка валялись исковерканные автоматы и противотанковые ружья, спирали пулеметных лент, обрывки тельняшек, простреленные фляги, сгоревшие дымовые шашки, окровавленные куски бинтов...
Среди этого хаоса лежали убитые моряки. Многие сжимали уже остывшее оружие.
Опоздали! Пробейся мы к десантникам чуть раньше, этих ребят лежало бы на обожженной земле гораздо меньше...
Но то, что они сделали,— верх человеческих возможностей! На каждом метре портового двора валялись трупы гитлеровцев, здесь и там навеки застыли громадины танков с установленными на башнях огнеметами, перевернутые повозки...
Несколько дней спустя взятый в плен обер-лейтенант на допросе признался: «Командование Николаевского гарнизона было весьма обеспокоено тем, что за короткий срок был разгромлен целый батальон...» А это — до семисот вражеских солдат и офицеров!
Среди развалин мы заметили... женщину. Она, спотыкаясь, что-то искала среди обломков здания, останавливалась, хваталась руками за голову. Заметив нас, подошла, уставилась застывшими зрачками. Мне показалось, что она не в своем уме. А может, так оно и было... Постояла, затем цепко схватила Алешина, потянула за собой. У подвала, уронив голову — то ли поседевшую, то ли присыпанную пылью от штукатурки,— лежал десантник в обгорелом и иссеченном осколками ватнике. Алешин поднял его на руки, вынес к нам, осторожно опустил на землю, кое-как перевязал грудь. Потом под голову положил найденную противогазовую сумку.
Раненый судорожно хватал воздух, по-видимому, наглотался дыма от шашек, которыми немцы забрасывали моряков. Пытался что-то сказать, но вместо слов изо рта пошла кровь. И затих.
Мы молча сняли шапки.
А из ближайших улиц к элеватору опасливо потянулись жители.
Их обогнало несколько наших бойцов...
Теперь я вел разведчиков к Варваровскому мосту. В сторону реки стремились и мы, и гитлеровцы, чтобы через переправу выскочить из города на Одесское шоссе. Нам же нужно было сохранить мост любой ценой.
Николай Мосягин связался с капитаном Козловым, который находился где-то в районе железнодорожного вокзала. На этот раз рация сработала безукоризненно. Доложил обстановку и свое решение идти вдоль реки — в прибрежных кустарниках и овражках легче укрыться от наблюдателей.
Направил бинокль на мост. Он еще цел. Взрывать его противнику нет пока никакого резона, ибо со стороны города немцы нагнали туда массу всевозможной техники, к мосту неудержимо стекались толпы немецких и румынских солдат.
Мы буквально скатились вниз по прибрежному откосу... и попали под огонь вражеского пулемета.
Моментально сработала мысль: единственный выход — подлезть под свайный деревянный причал.
Конец марта, вода холоднющая, обжигающая. Словно тисками, сжало тело. Чем дальше заходили в воду — где по пояс, а где и по шею,— тем больше немели ноги, тяжелели, словно к ним подвесили гири.
Багаев, материвший весь личный состав святителей, вдруг затих. Оказывается, рукой задел за что-то выпуклое, скользкое.
— Мина! — выдохнул.
Да, это прибило к причалу одну из мин, которые немцы ставили на случай появления наших военных судов. На сей раз пронесло... Но у меня между лопатками — будто изморозь выступила.
Выбрались из-под дощатого причала, нашли выгодное место для наблюдения. Теперь весь мост был как на ладони, рядом.
А у переправы творилось невообразимое: подъезжали штабные машины, повозки, подскакивали мотоциклисты... Крики, ругань, свист. Кто-то истошно орал: «Хальт ден рохен! Марширен, думмес фи!»*.
* Заткни глотку! Марш, скотина! (нем.)
Немецкие солдаты сцепились с румынами. Представители «высшей расы» бросились на союзников с кулаками, отстаивая свое право первыми драпать к Одессе.
Пробка постепенно рассасывалась, а те, кому не удалось улизнуть, отхлынули назад — по набережной ударили наши пулеметы. Гитлеровцы ответили не менее плотным огнем. Потом на отлогом берегу фонтаны земли подняли вражеские мины. Мы хорошо видели, как первые ряды наступающих залегли, остальные попятились назад.
— Где же наши самоварники, едят их мухи! — стукнул кулаком об землю Алешин.
Его словно услышали на расстоянии минометчики, точно накрыли цели, затем перенесли огонь чуть ниже по вражеским автоматчикам, засевшим у подхода к мосту. А на нем уже задвигались какие-то серые фигуры. Видимо, саперы готовили переправу к взрыву.
Я выхватил пулемет у Ермолаева, полоснул очередями по минерам. Те бросились в укрытие...
— Наши! Наши! — поднялся во весь рост Аверьянов и подбросил шапку вверх.
Прямо на нас бежали — я сразу их узнал — разведчики капитана Субботина. С ними — несколько незнакомых бойцов.
— Вы кто, братцы? — спросил тяжело дышавших пехотинцев.
— Из гвардейского полка Свиридова!
Мы недоуменно переглянулись.
— Что пялите глаза? У вас командир корпуса Свиридов, а у нас комполка с такой же фамилией...
Гитлеровцы отбивались с удвоенной яростью. Они уже знали — мост им не проскочить и он вот-вот взлетит на воздух.
Наступила критическая минута. Возникло опасение, что пока артиллеристы будут «щупать» позиции противника, саперы успеют подорвать мост. Те уже переползали на безопасный для них конец сооружения.
Теперь мы действовали вместе с разведчиками Субботина. Комбат принял решение — стремительной атакой смять заслон у моста. По его сигналу ринулись в атаку. Минеры, угодив под перекрестный огонь, бросились бежать, кидая шнуры, зажигательные трубки. Метались по деревянному настилу, сигали через перила в реку... Те, кто засел у переправы, поняли, что положение безвыходное, поперли на мост.
Мост удалось захватить целым. И хотя через него кое-кому из немцев удалось улизнуть, основные силы вражеского гарнизона оказались в критическом положении. И здесь мы здорово накостыляли злосчастным «мстителям», да и румынам порядком досталось.