— Ну, как в старину говорили, слава богу! Возвратились... А тут по вашим душам уже поминки поспешили заказать. Мол, разведгруппа Каневского, выполняя важное задание командования, к установленному сроку не возвратилась... И откуда что берется?
Вечером мы были в кругу своей ротной семьи. После длительного вояжа ребята приводили себя в божеский вид: прилаживали к гимнастеркам свежие подворотнички, скоблили заросшие физиономии, мылись, меняли белье, чистили сапоги.
Я смотрел на моих как бы помолодевших боевых товарищей, свершивших трудное и опасное дело, о котором они сейчас говорили как о чем-то обычном, будничном, и в душе поднималась большая к ним любовь. Ничего другого не желал бы в жизни — только довести их до конца войны, сохранить.
Петр Алешин подмигнул повару: мол, подбрось добавки. Расправляясь с пельменями, жмурился от удовольствия. Потом уже, словно оправдываясь, говорил:
— Признаюсь, никогда так не уставал, как в этом поиске. Возвращались — думал, не дойду. Тело ломит, ноги не слушаются. Не несут, окаянные, — и все! А потом вспомнил: когда уходили, наш гвардии повар Леонов сказал: «Не задерживайтесь, ребята, а то пельмени остынут». И тут силы утроились, думаю: хоть по-пластунски, а доползу до кухни! Ради такого удовольствия по минам побежишь...
Леонов от такой похвалы только усы покручивал.
Молча помянули всех, для кого промерзшие окопы стали могилой. А потери бригада понесла немалые.
Майор Козлов рассказывал о том, как «викинги» и «мертвоголовые» молотили со всех концов бригаду, и я явственно представил эту жуткую картину.
Именно на нашей бригаде сфокусировалось острие атаки. Первая попытка пробить брешь в ее боевых порядках не принесла гитлеровцам успеха. Подтянув за ночь резервы, враг снова рванулся вперед, охватывая Шаришап железными клешнями. Отдельным группам автоматчиков удалось просочиться в северную часть поселка, пристрелять улицы. Чтобы ночью можно было вести более-менее прицельный огонь, гитлеровцы поджигали дома, стога соломы и кукурузы. Пожары не переставали бушевать над поселком — он буквально тонул в дыму.
Каждое утро начиналось с новой атаки. Эсэсовцы лезли с диким остервенением. У них это называлось «рюкзихтслос», то есть действовать напролом, без оглядки. Нахлеставшись «для храбрости» шнапса, они сбивались в толпы, улюлюкали, свистали. Снаряды и мины рвали и кромсали эту массу, но она, словно желе, снова стекалась в одно целое. Как ни прочна была наша оборона, но и она не выдержала таранного удара. И здесь пришлось хлебнуть лиха не только мотострелкам, но и артиллеристам, минометчикам, танкистам...
В то зимнее раннее утро 7 января над землею стелился туман, белая изморозь покрыла деревья и кустарники, фосфорной пыльцой искрилась на зачерствевших комьях выброшенной земли, орудиях, снарядных ящиках, телогрейках... Артиллеристы батареи лейтенанта Михаила Сурошникова подготавливали снаряды, раскладывали по «сортам»: бронебойные, осколочно-фугасные, шрапнель.
Гитлеровцев ждать долго не пришлось. Спустя несколько минут после ураганного артналета на позицию батареи попер бронированный табун — танки, бронетранспортеры, до двух батальонов мотопехоты. Сурошников, обсыпанный землей от разорвавшегося поблизости снаряда, отплевываясь, выжидал. Триста метров, двести, сто пятьдесят...
— Нахально прут, сволочи! — повернулся он к парторгу батареи старшему сержанту Кобычеву. Затем взмахнул рукой:
— Огонь!
Команду подхватили командиры орудий. Выстрел — и головной танк задымил.
— Горит, товарищ лейтенант! — крикнул наводчик рядовой Сорин.
— Горит, как и положено фашисту,— спокойно уточнил комбат.
Второго «тигра» стреножил наводчик рядовой Тюрин: снаряд пробил гусеницу и сорвал ее с катков.
— Чистая работа! — похвалил Сурошников бойца.
Гитлеровцы обрушили на батарею шквал снарядов мин, сплели вокруг нее паутину пулеметных трасс. Куча мерзлой земли вперемешку со снегом поднялась над позицией, а когда эта туча осела, на батарею вновь двинулась четверка танков.
Артиллеристы, сбросившие ватники, напоминали кочегаров у раскаленных топок. Прикипев к прицелам, точно посылали снаряд за снарядом.
Зачадил еще один «тигр», второй развернулся, чтобы спрятаться в лощине, но получил снаряд в борт. Прошло только пять минут, а на поле уже полыхало шесть танков.
Снова атака.
— Ребята, ни шагу назад! — крикнул своим батарейцам Сурошников. Голос его встряхнул бойцов, как если бы они увидели с десяток пушек за своей спиной, пришедших на помощь.
Еще один танк крякнул, закачал хоботом. Из его нутра повалил черно-бурый дым. Бронетранспортеры стали поворачивать вспять, автоматчики рассыпались по лощинам. Эсэсовцы отошли, но огонь не прекратили. Рядом с Сурошниковым разорвался снаряд, изувечив орудие. Ни одного человека из расчета не осталось на ногах — лишь убитые и раненые среди пустых гильз...
Сурошников бросился к другой пушке, где упал наводчик, но и сам получил тяжелое ранение...
Семь атак отбито! Шесть фашистских танков и два бронетранспортера, исковерканных и опаленных, словно ураганом разбросало вокруг сурошниковских пушек на сером, изжеванном траками поле.
Золотая Звезда Героя Советского Союза стала достойной наградой храброму и умелому командиру батареи Михаилу Матвеевичу Сурошникову.
В период, когда наша пехота окапывалась, выскочил бронетранспортер, обстрелял сначала ее, а затем открыл огонь из крупнокалиберного пулемета по артиллеристам старшего лейтенанта Георгия Урнышева. В этой ситуации не растерялся младший лейтенант Михаил Белый — приказал сержанту Ивану Дедовцу через ствол навести орудие на бронетранспортер. Тот загорелся с первого выстрела. Водитель и офицер были убиты. При них оказалась полевая сумка с топографической картой.
Неоценимую помощь бригаде в отражении атак оказали корпусные артиллеристы полковника Самохина, «катюши» майора Волынцева. На высоте оказались и минометчики лейтенанта Федора Литвиненко, с которым не раз сводила нас фронтовая судьба.
Гитлеровцы большими силами сжали фланги бригады, и мотострелки вынуждены были отойти назад. Рота Литвиненко держалась дотемна, а ночью также заняла более выгодное место и окопалась. Немцы снова потеснили мотострелков. Атаки повторялись одна за другой, стволы минометов накалились от непрерывной стрельбы. Казалось, силы у людей на пределе возможного. И тогда ротный Литвиненко приказал поставить минометы и пулеметы на прямую наводку, а сам с группой смельчаков, вооруженных гранатами, бросился навстречу танкам. Для многих этот бой стал последним...
Короткий отдых — и мы снова отправляемся на задание. Стояли исключительно темные ночи, поэтому в группу я взял самых опытных разведчиков — Ситникова, Багаева, Алешина. Предстояло «расшифровать» перегруппировку войск противника. Такие данные в штаб уже поступали, но их следовало перепроверить.
Темень — плотная, густая — казалась плюшевой. Шли на ощупь, как слепые.
Тут фонарь поставят под глаз, и не узнаешь, с какой стороны,— нащупывая скользкую стенку каменного забора, процедил Алешин.
— Прелестная ночь! — восторгался Ситников. — Как по заказу. Только для сердечных свиданий.
Долго кружили закоулками. Стояла тишина, лишь время от времени мрак прорезался осветительными ракетами. И тут у меня мелькнула мысль: что если захватить ракетчика? Ведь он сам помогает нам отыскать его в этой чертовой тьме.
— Ну и голова у тебя, командир! — Алешин довольно потирал руки.— Недаром говорят: все оригинальное — просто.
Я не обращал внимания на его восторги, понимал — это лишь эмоции, а иллюминаторщика нужно не только найти, но и взять, избежав всякого шума...
Ракетчика мы обнаружили на какой-то каменной каланче, откуда то и дело с шипением взлетали ракеты.
Алешин юркнул в узкую дверь. Ребята приготовили оружие, но все обошлось. Через несколько минут Алешин вытащил немца. Засмеялся:
— Он так увлекся своим занятием, что даже рта не успел открыть. Пришлось помочь засунуть в рот «конфету».