Пашка включил свет и вошел. Все потянулись за ним, окружили лежащую девочку, и наперебой зашептали свое детское, испуганное. Пашка не слышал, он склонился над Мариной и увидел в ее широко раскрытых глазах себя — толстенького, курносого одиннадцатилетнего мальчишку, что тайком по ночам лазил в закрытую библиотеку.
Пашка жевал бутерброды и тыкал фонариком то в детектив, то в энциклопедию. Книги отвечали на одни вопросы и задавали другие, конца этому не было.
— Катюх, — очнулся он. — Принеси зеркало из ванны, маленькое.
Катя не стала спорить, все знали — Пашка самый умный, хоть и придумывает лишнее. Она притащила зеркало. Паша протер его и поднес Марине ко рту. Зеркало сохранило ясное отражение плотно зажатых губ.
— Не дышит. — Произнес Пашка. — Умерла.
Катя села прямо на пол и заревела.
— Ты уверен? — спросил Борис.
— Если б дышала — зеркало бы запотело. Я читал.
— Ну, мало ли что ты читал. Давай ее хоть на диван положим.
Все вместе перенесли Марину на диван. Она оказалась ужасно тяжелой. Руки и ноги не двигались, точно приросли к телу. На диване, укрытая пледом, она выглядела большой доброй куклой.
— Теперь что?
Пашка осмотрелся и увидел телефон. А если позвонить? Туда! Он и раньше подумывал прокрасться в комнату, поднять белую, точно медвежья кость трубку и сказать туда: ЭЙ, ГДЕ ВЫ? ПОЧЕМУ ПРЯЧЕТЕСЬ? Но было страшно, очень страшно. То ли самого поступка, то ли того, что он мог услышать в ответ. Сейчас Пашка чувствовал себя очень отважным, ведь от его решения зависело все. Это было сродни тому, когда летишь вниз с ледяной горки, все внутри переворачивается, так, что немножко тошнит, но почему-то ужасно приятно.
Пашка подошел к столу, снял трубку и приложил к уху. Он услышал гудки, трески и далекий, неразличимый разговор.
— Эй! — тихо проговорил он, подождал и повторил громко, — Эй! Кто там есть? У нас тут девочка умерла!
И вдруг раздался скрипучий неприятно грубый голос:
— Кто это? Кто там? Кто говорит? Ребенок! Ребенок говорит? Повторите сообщение.
Пашка испугался. Он хотел бросить трубку сразу, но ехидные искорки в глазах Бориса заставили его выдохнуть и четко сказать:
«Я — Паша. У нас умерла старшая девочка. Нужна помощь».
«Сообщение принято». — Ответил голос. Его прервали отчаянные гудки. Пашка немного подождал и положил трубку.
Катя накормила малышей тем, что нашла в холодильнике, напоила их горячим молоком и уложила спать. Нинка попросилась в Катину кровать, долго крутилась там, всхлипывая в полусне.
Надо было плакать, но как-то не плакалось. Напротив, молча и спокойно старшие дети пили на кухне чай и ели бутерброды с вареньем.
— Сколько ей лет, интересно? — нарушил молчание Паша.
— Марине? Много. Может все четырнадцать. — Подумав, ответила Катя.
— Не так и много… — улыбнулся Паша, — Тебе вон тоже скоро…
— Через два года. Это когда еще будет.
— А потом?
Катя не ответила. Она не знала, что потом, но для начала хотелось стать старшей девочкой и ухаживать за малышами. Катя запечалилась, наматывая на палец косу, и неожиданно сообразила:
— Ой, Пашка! Надо же другим старшим девочкам сказать! Как же я не додумалась!
Но Паша колебался:
— Подождем до утра. А то они мне всю охоту испортят!
— Ты чего задумал, Паш? — насторожилась Катя, — Смотри, не натвори чего! С тебя станется… — сказала Катя Марининым голосом, и вдруг уронила голову в руки и запричитала, — Как мы теперь без Мариночки, а? Ужас какой!
— Не ной. — Проворчал Боря, — Может, еще обойдется…
— Кать, иди спать, — сказал Паша, — А то малышам одним нехорошо…
— Без тебя знаю! Умник! — рассердилась Катя и ушла.
— Вот так люди и умирают… — глядя Кате вслед, проговорил Борис. Он сидел мрачнее тучи и рисовал кораблик в лужице варенья. — Раз — и того! А я все думал — как?
— Да погоди ты, — отмахнулся Пашка. Он думал о своем. Давно и сосредоточенно, а когда стало ясно, что ночь глубокая и Катя давно уснула, оторвал от щек кулачки и сказал:
— Сегодня.
— Сегодня? — Борис уже придремывал прямо на стуле.
— Покажу тебе взрослых, и…
— Что и?
— Ничего. Поглядим.
За три часа комаров накормили до отвала. В самых густых кустах шиповника можно получить тысячу удовольствий, начиная от рези в желудке и продолжая иглоукалыванием. Постепенно Борькино лицо сделалось грустным, мысль на нем брезжила одна — забраться под одеяло. Конечно, он бы в этом ни за что не признался, но спать хотелось и глаза болели от долгого рассматривания дороги. Однако Паша был спокоен и недвижен, как виноградная улитка. Это убеждало и слегка, совсем немного, утешало Борю.