они не признают его настоящим писателем: «Романы о науке? Разве это литература! Романы без любви? Разве это романы?» Критики окружили его стеной молчания. И сам издатель Этцель-второй не отстаивает позиции своего автора: даже в газетах не появляются отзывы на его новые книги, как будто он перестал писать, как будто он сказал все, что мог, еще в семидесятых годах...
А новые книги по-прежнему раскупаются, переводятся на многие языки, доходят до читателей и без содействия прессы. Его почитают, как живого классика, главным образом за былые заслуги. А ведь он продолжает действовать, делает свое дело, довершает труд своей жизни!
В поздние годы творчества Жюль Верн возвращается в разных романах к одной и той же теме — ответственности ученого и изобретателя, ставящего свое открытие на службу войне и насилию. Сама жизнь рождала подобные ситуации, а писатель доводил их до фантастических символов.
Такова история изобретателя мелинита, французского химика Эжена Тюрпена.
Одновременно с мелинитом Тюрпен запатентовал и другие взрывчатые смеси, а также специальные детонаторы. Продав свои изобретения французскому военному ведомству, он вступил в 1889 году в переговоры с английской военной фирмой «Армстронг» и был привлечен к ответу за продажу иностранной фирме секретного детонатора. Пытаясь доказать, что проданный за границу патент к тому времени уже не был секретным, Тюрпен издал брошюру «Как продали мелинит», в которой неосторожно огласил некоторые сведения, касающиеся национальной обороны. Правда, ему удалось оправдаться по первому обвинению, но он был осужден и приговорен к тюремному заключению за разглашение военной тайны. В 1893 году
196
Тюрпен вышел на свободу и немедленно запатентовал новое изобретение, сделанное в тюрьме, — автоматический метательный снаряд с особо точным прицелом. Однако военное министерство не пожелало возобновлять деловые отношения с дискредитировавшим себя изобретателем.
Одиозное имя Тюрпена в течение нескольких лет не сходило со столбцов газет.
В августе 1894 года Жюль Верн сообщил своему брату о намерении написать роман, героем которого будет «какой-нибудь новый изгнанный Тюрпен»:
— Это будет нечто причудливое и возвышенное, и я закончу книгу детективной историей, происходящей на борту судна...
В процессе работы замысел расщепился. Возникло два произведения: «Флаг родины» и «Властелин мира».
Первую из этих двух книг Жюль Верн опубликовал в 1896 году, когда было уже открыто явление радиоактивности. В основе концепции романа — подлинные мытарства Тюрпена.
Тома Рок — изобретатель «фульгуратора Рока», военного орудия такой мощности, что «государство, обладающее им, стало бы неограниченным властелином всех континентов и морей». По силе действия «самодвижущийся снаряд типа ракеты» приближается к атомному оружию. Озлобленный неудачами, гениальный маньяк Тома Рок, в чьей душе «патриотическое чувство... угасло бесследно», продает свой чудовищный фульгуратор главарю шайки пиратов, состоящей из негодяев и проходимцев со всех концов света.
Глубокий общественный смысл романа полностью раскрывается в финальной главе, когда Тома Рок, увидев на одном из кораблей международной эскадры, осаждающей остров пиратов, французский флаг, почувствовал угрызения совести. Сознание неизглади-
198
мой вины перед родиной и зла, которое он посеял, толкает его на отчаянный поступок: он взрывает остров своим фульгуратором и гибнет вместе с бандитами, унося в могилу секрет «дьявольского изобретения».
«Флаг родины» неожиданно стал сенсационным романом.
Эжен Тюрпен подал на Жюля Верна в суд, усмотрев оскорбительные для себя намеки в образе безумного изобретателя Тома Рока. И хотя в романе нет никаких личных выпадов и явных намеков на Тюрпена, подозрения изобретателя мелинита могли усугубить иллюстрации Леона Бенетта: инженер Симон Харт, от лица которого ведется рассказ, наделен несомненным портретным сходством с Тюрпеном.
В газетах мелькали аршинные заголовки: «Эжен Тюрпен против Жюля Верна и издателя Этцеля», «Жюль Верн перед судом исправительной полиции», «Мнение Пуанкаре — защитника Жюля Верна» и т. п.
Молодой адвокат Раймон Пуанкаре произнес вдохновенную речь. Он убедительно доказал, что писателя нельзя ни в чем обвинить, так как герой назван другим именем и его действия не имеют прямого или косвенного отношения к известным фактам из биографии Эжена Тюрпена.
Жюль Верн был оправдан. Тем не менее неприятный инцидент, получивший широкую огласку, подействовал на него удручающе. Если б он к тому же мог знать, что его искусный защитник Раймон Пуанкаре — будущий премьер-министр Франции — заслужит впоследствии недоброе прозвище «Пуанкаре-Война»! Писатель на суде не присутствовал, он находился в это время в Париже.
Конечно, он не мог лишить себя радости побывать в «Гранд-Опера». Он всегда был привязан к музыке, умел ее слушать сердцем. Из всех новейших композиторов отдавал предпочтение Вагнеру. Еще раньше, в
199
1891 году, специально приезжал на премьеру «Лоэнгрина» и слушал эту оперу семь раз подряд. А сейчас музыка Вагнера еще больше его взбудоражила.
Прежде чем вернуться в Амьен, Жюль Верн решил зайти к Этцелю на рю Жакоб, 18. Тяжело опираясь на толстую палку, он медленно пробирался по людным улицам. Ажурный силуэт Эйфелевой башни, сооруженной для Парижской выставки 1889 года, поразил его странной красотой. И хотя он видел ее в прошлый приезд и отлично помнил по фотографиям, все еще не мог к ней привыкнуть. Железная аллегория индустриальной эры почему-то не хотела вписываться в знакомый до мельчайших подробностей городской пейзаж, казалась чужеродным телом.
Б памяти оживали воспоминания давних дней. Невольно он сравнивал Париж своей юности, молодой и встревоженный Париж сорок восьмого года, каким его узнал впервые, с Парижем конца века. Здесь все было так же, как и в те далекие годы, но все-таки город казался чужим.
На Елисейских полях, загрязняя воздух, распугивая лошадей и прохожих, тарахтели моторы Рено и Бенца — самокатные экипажи без тягловой силы.
— Автомобильный спорт! Какое безумие! Это ли не признак деградации современного цивилизованного общества? — непроизвольно вырвалось у Жюля Верна, когда выскочивший из-за угла мотор обдал его зловонным дыханием. — Вот уж ни за что бы не согласился сесть в такую карету!
Бесстыдная роскошь еще больше колола глаза рядом с вопиющей нищетой. Нарядные женщины, фланирующие бездельники и кругом столько голодных и бездомных... Улицы те же, здания прежние, но люди другие. Почти никого из старых друзей не осталось.
В доме Этцеля он не заметил никаких перемен. Даже старинная мебель стояла на тех же самых ме-
200
стах. Не хватало лишь самого хозяина, заполнявшего весь этот дом. В кабинете издателя он застал Паскаля Груссе, занятого подготовкой очередного номера «Журнала воспитания и развлечения». Жюль Верн пришел неожиданно. Жюжюль куда-то уехал.
Писатель молча опустился в кресло и огляделся по сторонам.
— Да, здесь ничто не изменилось, — произнес он задумчиво, и было неясно, кому он это сказал — себе самому или Груссе. — Сколько воспоминаний связано у меня с этим домом и с этой комнатой! Когда-то мы обсуждали здесь с покойным Этцелем программу журнала и состав сотрудников. Теперь пишут другие, хуже или лучше — не знаю. А я еще тяну свой воз...
Потом, взглянув на часы, он заторопился на поезд и просил передать Жюжюлю, что заходил просто так, без особого дела, и, как всегда, будет рад видеть его у себя в Амьене.