Бдить службу, в компании с автоматом, предстояло томительных два часа. Плюс-минус десять минут — допуск зависел от расторопности разводящего, да еще от того, какой пост он решит сменить первым. И как же до тоски остро чувствовал сейчас часовой томительную бесконечность этих пугающих грядущими опасностями часов!
Меж тем Панкратов уже дошел до постового грибка, напоминающего грибок песочницы во дворе далекого родительского дома. Только четырехскатная крыша постового грибка не была расписана под мухомор, но заботливо обита рубероидом с посыпкой, а на ножке-столбике висело устройство для связи и сигнализации с караулкой — в металлическом ящике с откидной крышкой на рояльной петле прятались красная кнопка звонка и гнездо для подключения телефонной трубки.
«Бесплатный телефон-автомат, — мысленно усмехнулся часовой. — Однако и звонит только одному абоненту…»
Но связываться с начальником караула Панкратов не стал. Чувствовал, что получаса от начала патрулирования, когда положено делать первый звонок, еще не прошло…
«Сколько же сейчас точно времени? — мучительно прикидывал часовой, минуя постовой грибок. — Вот же сволочь взводный…»
(«Сволочь-взводный», полагаясь на свою практику службы, в приказал солдатам, имевшим наручные часы, сдавать их на время боевого дежурства старшине роты. По мнению офицера, с хронометром на руке смена на посту как бы растягивается. Не говоря уже о том, что часы — это сильный отвлекающий от службы фактор…)
Крик птицы, похоже, совы — заставил часового приостановиться и вздрогнуть. Погрозив кулаком в высоту, Панкратов пошел дальше и вскоре дошагал до металлической таблички, приваренной к ножке-арматурине, воткнутой в землю. «Начало маршрута движения» — сообщала табличка. Скользнув взглядом по красным, на голубом фоне, буквам, солдат настороженно направил дуло автомата вниз, уткнув его в отрытый рядом с табличкой маленький окоп. Панкратов внимательно вгляделся в его метровую глубину — вдруг оттуда выскочит притаившийся нарушитель.
Окоп оказался пуст. Испытав чувство разочарования-облегчения, часовой зашагал по кирпичной дорожке в обратную сторону.
Неделю назад, при осмотре постов взводом, глазастый Стрельцов из первого отделения именно в этом окопчике углядел предательские следы «отправления естественных надобностей», замаскированные сломанной веткой с уже подвядшими листочками. Вот тебе и исполнение на деле статьи устава «что запрещается часовому…»
Неожиданно для себя Панкратов вдруг принялся цитировать в уме упомянутую статью, от нее перешел к другой, разъясняющей «неприкосновенность часового», на третьем пункте которой обычно при опросах ошибался. На этот раз мысленно добрался до конца благополучно, без запинок, с удивлением обнаружив, что служба на посту обостряет не только внимание, но и память.
А дальше память сделала своего рода пируэт от уставных строк к неуставной присказке, рассказанной сержантом на самоподготовке:
Губы у Панкратова сами собой растянулись в улыбке, и тут — что-то черное, страшное вылетело перед часовым из листвы. Сверкнув глазами, «что-то» шумно взмыло вверх чуть ли не перед самым носом перетрусившего солдата, судорожно дергавшего рукоятку затвора, забыв снять автомат с предохранителя. Сердце человеческое забилось чаще и громче, ватные ноги онемели.
На третьей безуспешной попытке взвести затвор Панкратов понял, что его напугала сова, — возможно, та самая, которая раньше ухала с высоты.
«Нет худа без добра, — рассудил часовой, бережно погладив флажок неснятого предохранителя. — А то бы пальнул очередью… Только не в белый свет, а в темную ночь, попусту…»
Продолжая идти по кирпичной дорожке, рядовой, едва ли не в первый раз за время пребывания на посту, взглянул на небо и очень удивился: оказывается, оно в беззвездную ночь может быть не черным, а густо-синим…
Шаги часового стали более спокойными, хотя глаза не менее внимательно обшаривали местность за внешней «колючкой». Панкратов прошел уже, возвращаясь, место, откуда начинал патрулирование, приближаясь теперь к сварному громоотводу, похожему на Эйфелеву башню в миниатюре.
Во время осмотра постов неделю назад, вместе с комвзвода, тому неожиданно задал вопрос рядовой Вьюнов, больше известный в роте, как Конь с биноклем. (Этому прозвищу он был обязан очками и вытянутой, сильно напоминающей лошадиную физиономии. Впрочем, в солдатской среде многие имеют прозвища: самому Панкратову еще во время первой помывки в армейской бане прилепили богатое «погоняло» Метилоранж — из-за рыжего цвета волос.) А вопрос был вот какой: