Об этом ничего не написано, но жена Ноя явно была очень любящей женщиной и, безусловно, самой терпеливой из всех многотерпеливых библейских жен. Вначале она безропотно сносила строительство ковчега, потом длительное пребывание в этом тесном и вонючем, грязном и шумном плавсредстве: животные и птицы внутри, нескончаемый ливень снаружи — и не только сотни животных и птиц, но еще и муж, и три сына, и три невестки. Некуда бежать, негде уединиться — будь моя воля, я бы назвал этот рассказ и этот ковчег в ее честь. Не Ноев ковчег, а ковчег Ноевой жены — увы, без имени, ибо ее имя, так же как и ее любовь, не упомянута в Библии.
Библия не описывает тяжелую жизнь внутри ковчега, но мы можем легко ее представить, зная, сколько времени им пришлось приходить в себя на суше. Когда потоп прекратился, и земля высохла, и все вышли из ковчега, Бог снова напомнил Ною и его семье обязанность рода человеческого — плодиться и размножаться. Однако сын Ноя Сим лишь через два года после потопа породил собственного сына. Похоже, что жизнь в замкнутом тесном пространстве ковчега породила в их сердцах склонность к обособленности, а может быть, даже к сексуальному воздержанию, и прошло много времени, прежде чем им удалось прийти в себя.
Сына Сима звали Арфаксад. Арфаксад родил Салу, и Сала родил Евера, и Евер родил Фалека, и Фалек родил Рагава, и Рагав родил Серуха, и Серух родил Нахора, и Нахор родил Фарру, и Фарра родил Нахора, и Арана, и Аврама — того Аврама, который позднее будет переименован в Авраама, и прозван «праотцем нашим», и возьмет в жены Сару (в оригинале Сарай, то есть «моя владычица»), которая будет переименована в Сарру (в оригинале — в Сару, то есть просто во «владычицу») и родит Исаака.
Сара была женщина «прекрасная видом» (Быт. 12, 11), и поскольку я вообще занимаюсь здесь всем, что «впервые», то отмечу, что она — первая «прекрасная женщина» в Библии. Но даже сейчас, когда перед нами наконец-то впервые появляется мужчина с такой красивой женой, мы все равно еще ничего не слышим о «любви». Уже миновали многие поколения, люди изрядно расплодились и размножились, они не раз гневались и убивали, творили грехи и бывали наказаны, они построили город, и башню, и ковчег, пили и плакали, изгоняли других и подвергались изгнанию сами, смеялись и смешили, лгали и боялись, сажали виноград и копали колодцы — но они всё еще не знали любви. Все упомянутые выше слова уже появились. И только это слово — «любовь» — еще нет.
И тут — неожиданность. Страшная неожиданность. «Возьми-ка сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, и пойди в землю Мориа и там принеси его в жертву всесожжением».
Принято думать, будто история жертвоприношения Исаака имеет целью разъяснить, что Бог Израиля возражает против человеческих жертв — засвидетельствованного в Библии и широко распространенного тогда обычая. Так, Месса, царь моавитян, принес в жертву Богу своего старшего сына, когда израильтяне разгромили его армию. Но такие же ужасы происходили в те времена и у нас, у евреев. О царе Ахазе сказано: «И своего сына тоже предал огню, подражая мерзости других народов» (4 Цар. 16, 3)[5].
Наиболее известный и печальный случай такого рода — это история Иеффая Галаадского, одного из героев книги Судей, который поклялся принести в жертву — если победит в войне — первого, кто встретит его по возвращении. Первой вышла ему навстречу, с барабанным боем и танцами, его дочь, и он выполнил свой обет. Наши мудрецы[6] поспешили объяснить, что, дескать, Иеффаю просто недостало знания Торы, а то бы он мог освободиться от своего обета, но я не буду рассказывать подробно эту историю — читатель может сам заглянуть в конец 11-й главы книги Судей и понять, что в определенном смысле история Иеффая и его дочери еще страшнее истории Авраама и Исаака. Что же касается самого жертвоприношения Исаака, то лично я полагаю, что этот рассказ был предназначен не для осуждения человеческих жертвоприношений, а для того, чтобы показать, до каких мрачных глубин может дойти послушание самого послушного верующего в Библии.
Так или иначе, но в той же фразе, где Бог требует принести ему в жертву Исаака, в Библии впервые появляется слово «любовь». Ее упоминание заслонено ужасом жертвоприношения, она почти не заметна, но это не причина игнорировать ее присутствие. Она появилась, и, кроме того, что это именно любовь отца к сыну, есть в ней еще одна любопытная особенность: она появляется не в словах рассказчика и не в словах Авраама. Не Авраам говорит Исааку, что любит его, и не автор рассказывает читателю, что Авраам любит сына, а Бог говорит об этом Аврааму, как будто сообщая об этой первой любви не только нам, но и самому «первому любящему».
5
В синодальном переводе: «И даже сына своего провел чрез огонь, подражая мерзостям народов, которых прогнал Господь…»
6
Здесь и далее принятое в иудаизме выражение «наши мудрецы» отсылает к великой плеяде древних еврейских толкователей и комментаторов Библии.