Я помню имена, отчества и фамилии почти всех наших учителей, но наиболее глубокий след в моей жизни оставили два человека: Александра Сергеевна Тожина, привившая мне вкус к высокой литературе в подлинном смысле этого слова, и директор школы, преподававший физику, Тимофей Хрисанфович Хрущев, высшей пробы интеллигент из прежней генерации, обращавшийся к нам всегда исключительно на «вы». Не знаю уж почему, но он был уверен, что я стану профессором в области физики, хотя и по сей день я не понимаю, каким образом какие-то электроны по каким-то проводам передают цветное изображение на телевизионный экран.
На выпускной вечер нам разрешили пригласить знакомых девочек из соседней школы. Я пригласил ту самую белокурую Зиночку, мою нереализованную мечту, надеясь на то, что в этот вечер все и произойдет, тем более что рядом со школой был парк и небольшое кладбище.
Тимофей Хрисанфович обходил столы, уставленные бутербродами и бутылками с вином «Лидия», и прощался с нами, чокаясь с каждым стаканом, на две трети наполненным водкой. При этом сам он не пил, а лишь пригубливал. Подойдя ко мне, он сказал: «Аркадий! Я верю, что вы станете профессором, и за это хочу с вами выпить!» Но мой бокал к тому моменту был пуст, и он налил мне половину содержимого своего стакана... Я выпил залпом. Можете себе представить, как эта водка благотворно легла на пиво, которым мы забавлялись весь день, на вино «Лидия»...
Очнулся я почти на рассвете на кладбище. Меня растолкали мои одноклассники Боря Власов, кстати, старший брат нашего великого штангиста Юрия Власова, и Слава Адлин. Волоком они доставили мое тело домой... На следующий день, окончательно придя в себя, я печально констатировал, что моя мечта о белокурой Зиночке позорным образом провалилась. Больше я уже никогда ее не видел... Зато я был серебряным медалистом, а моя партия жизни из дебюта перешла в миттельшпиль.
Ассоциации с тем неповторимым периодом юности легли через 15 лет в основу моей новеллы «Прыжок в высоту с разбега»... Начинающий тогда Никита Михалков даже хотел снять по этой новелле фильм. Но не снял. Мне, честно говоря, очень жаль. Могу лишь добавить, что в этой новелле обстоятельства и персонажи – плод моей фантазии...
ПРЫЖОК В ВЫСОТУ С РАЗБЕГА
Так что же я хочу сказать? Что это за «прыжок в высоту с разбега»? В общем-то, никакого прыжка в символическом смысле этого слова, наверное, и не было. А если и было что, так в масштабах жизни и в масштабах высот, которые приходится преодолевать людям ежедневно, состоялся всего-навсего прыжочек...
Во всяком случае, была девочка в нашем классе, которая мне нравилась. И вовсе это не было любовью, потому что и любовь я понял значительно позднее. И не дружба никакая. Просто наверняка каждый человек может сказать, что в школе одно время нравилась ему какая-то девочка.
И был прыжок. Натуральный прыжок, потому что в школе я довольно здорово прыгал в высоту. Еще были школьники с прозвищами: Сухарик, Утка, Павлин, Нос, Хлеб... И был такой день, когда я взял сто девяносто сантиметров. И верно тоже, что во время соревнований я думал о том, о чем здесь написано, потому что для меня тогда это было самым главным...
Итак, я начинаю разбег медленно и расслабленно, как только можно. Быстрее. Еще быстрее. Планка надвигается на меня. Ближе. Еще ближе. Она уже почти надо мной. Левая нога, разогнувшись, выталкивает тело вверх. Я взлетаю, распластываюсь над планкой да так и застываю в этом положении ста девяноста сантиметров. И все вокруг застывает. У Сухарика открыт рот. Утка правой рукой заслонился от солнца. Хлеб согнулся и завязывает шнурок на шиповке. У Павлина тоже открыт рот. Все остальные размазаны. Флаги над стадионом не колышутся. За забором идет трамвай. Но ведь он-то не попал в объектив Носа. Потому и идет. А все, что попало в объектив Носа, застыло... Я успеваю почувствовать левым коленом планку и в следующий момент падаю в опилки, понимая, что планка не удержится. И действительно, она слегка прогибается, потом выпрямляется и тоже летит в опилки. И все опять продолжает прерванное движение: Сухарик закрывает рот и садится на лавочку. Утка отнимает правую руку от глаз и с досадой бьет себя по коленке. Хлеб разгибается, видит, что планка не удержалась, качает головой и снова нагибается к шиповке. Павлин закрывает рот и направляется к лавочке, на которую только что села Сухарик. Трамвай за забором как шел, так и идет. А я выхожу из ямы, отряхиваю опилки и сажусь под дерево спиной к стволу. У меня еще две попытки...