Или совершится чудо, и в последнюю минуту волшебник снова окажется на высоте? Верила ли я в это? Надеялась ли на чудо? Выбора не было, оставалось только надеяться.
Студия организовала пресс-конференцию прямо в больнице. На Сесиллии было сверхблистательное платье, изящно нанесенный макияж, пылающая копна рыжих волос была уложена в том стиле, какому она следовала будучи манекенщицей Форреста. Она очень выразительно и красноречиво сделала заявление. Телестудии и газеты обыграли это очень умело. Хотя пресс-конференция не произвела сенсации, но о ней говорил каждый, она не осталась без внимания. Самым выразительным было то, что Сесиллия была предельно искренна, люди заметили это. Она предстала настоящей женщиной.
Она была намерена появиться на съемках прямо в день возвращения из больницы, потом решила, что лучше на следующий, чтобы передохнуть после больницы.
Когда наступил день выписки, я позвонила и предложила свои услуги, чтобы привезти ее из больницы домой, так как от Гарда не было вестей все это время. Я решила, что была обязана сделать это. Состояние обеспокоенности постоянно владело мною. Две мысли постоянно крутились в голове. Гэвин, его надвигающийся отъезд и выдвинутые предложения. И Гард с нависшей угрозой. Сесиллия отвергла мое предложение, студия послала за ней машину.
Она чувствовала себя замечательно. Был один из тех прекрасных, редких дней, когда воздух сверкал и не было и следа тумана. Один из тех дней, когда можно увидеть панораму всего города, очерченные на фоне неба холмы, если встать в подходящем месте. На следующий день Сесиллия собиралась на работу. А сегодня она будет дома, в своем доме, без Гарда. Он давно не появлялся, от него не было никаких известий, и была возможность не видеть и не слышать его никогда. А Джейсон успокоил насчет попыток Гарда посягнуть на студию. Милый, чудный Генри собирался помочь финансами. Наконец ею была одержана настоящая победа и неважно, какой ценой.
Минуты нахождения в доме, своем собственном, без Гарда, было достаточно, чтобы принять решение вызвать мастеров-декораторов. Она хотела изменить в доме все, от пола до потолка, чтобы не осталось ни малейшего напоминания о жилище Гарда и той, прежней, Сесиллии.
— До завтра, Гарри! — сказала она водителю машины, которую за ней послали, и ступила в дом.
Холл был заполнен ее упакованными вещами. Там стояло, должно быть, около сорока разных сумок. Сесиллия бросила быстрый взгляд на служанку, снующую и нервничающую.
— Мистер Пруденс, мадам, приказал упаковать багаж.
— Где он? Разве здесь?
— Да, мадам. Наверху, в спальне.
Она сказала себе, что ей нечего бояться. В конце концов, упакованный багаж может означать всего-навсего, что Гард не позволит ей жить в этом доме. Глупо было надеяться, что он позволит это. Но зачем нужен ей этот дом? Новая жизнь, новый дом. Ей вообще не следовало сюда возвращаться. Нужно было отправиться в гостиницу. Или в бунгало в Беверли Хиллз, где она была однажды счастлива. Может быть, вообще вместо того, чтобы сейчас подниматься по этой лестнице, ей следует повернуться, уйти прочь и не видеть больше никогда Гарда? Зачем ей нужно с ним встречаться? Она ненавидела его, боялась, была им терроризирована. Тем более с этими упакованными чемоданами появилась уверенность, что Гард не намерен держать ее, что она больше ему не нужна. А как можно было не бояться Гарда Пруденса и его пистолета?
Подсознательно она чувствовала, что Гард был дома. Может быть, именно поэтому она сюда и вернулась, считая необходимостью встретиться с ним лицом к лицу… взглянуть ему в глаза… со всей вновь обретенной отвагой? И неважно, какой ценой было приобретено это мужество. Заманчиво совершить действие, которого ты раньше боялся.
Сесиллия открыла дверь. Гард в черном костюме сидел за письменным столом восемнадцатого века под картиной Мадонны. Он, должно быть, только недавно вернулся из Нью-Йорка. Черный костюм никогда не был формой его одежды в Лас-Вегасе или Калифорнии. Он поднял глаза, когда услышал звук открывающейся двери. На лице была улыбка, мягкая, спокойная улыбка Гарда. Также мягко он заговорил. Ему не было свойственно повышать голос. Это были не его манеры. Он был тих… и зловещ.