Грег схватился за доски, стараясь оторвать их голыми руками, пока небо ярко не засветилось, так же ярко, как в доме, превращенное из голубого в ярко-оранжевое.
Возможную причастность Грега Навареса к делу избитой и изнасилованной девочки вскоре затмила весть о его смерти. Версия была такова, что Грег Наварес вернулся домой, увидел горящее пламя, готовое перекинуться на соседний дом и угрожающее жизни его жильцов, Грег умер смертью героя. Смешно. Смех и конъюнктура. Конъюнктура и фантазия. В умах обывателей фантазия быстро превращается в реальность.
Тело было прикрыто. Никто никогда не узнает правды. Но даже если бы истину можно было установить, виновника больше не существовало.
Существовала только девочка в больнице со своими воспоминаниями. Я уговаривала Джейсона, поскольку дело закрыто, и вина не будет установлена, возместить девочке и ее семье хотя бы материальные затраты, взять о них заботу, выплатить по медицинским счетам. Иначе сплошная несправедливость: если Грег был виновен, то на семье и на девочке лежит двойной груз: моральный и материальный. Не просто стремление откупиться деньгами, а частичное возмещение справедливости, как будто возродившееся из пепла.
Наконец съемки «Белой Лилии» закончились, началось послесъемочное редактирование. Казалось невероятным, что фильм закончен. А вместе с этим закончены все мучения и тревоги. Закончены для всех, кроме меня.
Намечалась обычная церемония — вечер в честь окончания съемок. Затем редактирование — неизвестно, как долго оно продлится, и, наконец, первая демонстрация картины. Потом, может быть, кое-какая правка перед премьерой, чтобы удовлетворить некоторые голливудские авторитеты, а затем выход на экраны всех кинотеатров. Но когда же наступит облегчение для меня? И где?
Было решено отложить вечер по поводу окончания съемок в знак уважения памяти Грега Навареса, скончавшегося всего несколько дней назад. А в это время потихоньку начали продвигаться дела и у редакторов.
Вот и Джесика продвинулась вперед и собралась уезжать. Туда, где она, ее принц и их дочка, наверняка, будут счастливы. Я поцеловала ее на прощание и заплакала. Джесика засмеялась в ответ:
— Но я же буду приезжать, и очень часто. Ведь Пало Альто так близко. Я буду навещать мать, в конце концов, хотя я знаю, что за ней будут хорошо ухаживать в доме, который она так любила.
Глаза Джесики на момент затуманились, мне показалось, по поводу розового замка, который так любила она.
— Но это же только дом, Джесси, только здание.
Она просветленно улыбнулась.
— И вообще, он никогда не был моим домом. Это был дом Дженни Элман, ее дом, ее прошлое. А сейчас это прошлое развеялось, сгорело вместе с домом, прошлое Дженни, ее секреты. Может быть, это к лучшему. — Она слегка покачала головой. — Ну так вот, я буду навещать тебя, когда приеду к матери в Уинфилд.
— Есть ли в душе у тебя обида на что-нибудь? — спросила я.
«Как и у Джейн, никакой обиды».
— Какая может быть обида? — пояснила она. — Это часть ушедшего. Если помнить эти обиды, они будут приносить только боль. А в моей душе больше нет места боли. Нет места! — с уверенностью заявила она.
— Кэтти, и ты тоже можешь навещать меня, — сказала Джесика, — или мы можем встретиться в Сан-Франциско, это совсем рядом с Пало Альто. Я позвоню, мы встретимся в гостинице у Марка Гопкинса, выпьем, почувствуем себя на вершине блаженства. Подожди, а зачем нам быть одним? Мы позовем с собой Криса и Джейсона. Крис пришел спасти меня, потому что Джейсон послал его для этого. Не сделай Джейсон этого, кто знает, как бы обернулась вся эта история.
Я попрощалась с Джесикой и побежала в слезах в ванную. Или само расставание, или упоминание Сан-Франциско, или мысль о том, что без участия Джейсона неизвестно, чем бы все кончилось, — а может быть, все это вместе взятое, вызвали у меня поток слез.
Затем я вспомнила, что у меня задержка и помчалась за календарем. Прошло несколько дней после нового года, я хотела убедиться, что не могла быть беременна сразу же после Рождества — после дня гибели Грега — через четыре дня после расставания с любимым, с которым была связана четыре месяца.
Я пошла в постель, окончательно огорченная таким поворотом дела, но успокоенная мыслью, что многие женщины, миллионы женщин до меня делали это. Сделать аборт было моей первой мыслью. Сейчас, когда прошло две-три недели, ребенок внутри меня был не больше крупинки. Нужно было избавиться от этой крупинки, и дело с концом. Убрать его со всеми воспоминаниями прошлого. Кому нужна эта крупинка, украденная у… У чего? У любви? Или у боли? Или у стремления вырваться из этой боли?