— Нет.
— Я выйду ненадолго...
— Нет.
— Я только во двор.
— Ладно, только со двора ни ногой.
— Хорошо.
— Позвать тебя?
— Нет. Я сам приду. У меня есть часы. Не надо меня звать.
Оскар натянул куртку, шапку. Занес ногу над ботинком, но затем остановился, тихонько прокрался в свою комнату, достал нож и спрятал его под куртку. Когда завязывал шнурки на ботинках, мама крикнула из гостиной:
— На улице холодно.
— У меня шапка.
— На голове?
— Нет, на ноге.
— Не надо с этим шутить. Ты же знаешь, что у тебя...
— Все, пока!
— ...проблемные уши.
Он вышел, посмотрел на часы. Четверть восьмого. До начала передачи еще сорок пять минут. Наверняка Томми и компания сейчас тусуются в подвале, но идти к ним он не рискнул. Томми был еще ничего, но остальные... Иногда им приходили в голову странные вещи, особенно когда нанюхаются клея.
Он направился к детской площадке посреди двора. Два корявых дерева, служивших при случае футбольными воротами, игровой комплекс с горкой, песочница и качели — три резиновые покрышки, подвешенные на цепях. Он сел на одну из покрышек и начал неторопливо раскачиваться.
Ему нравилось бывать здесь по вечерам. Кругом сотни светящихся окон, а сам он невидим в темноте. Спокойствие и одиночество. Он вытащил нож. Изогнутое лезвие было таким зеркальным, что в нем отражались окна. Светила луна.
Кровавая луна.
Оскар слез с качелей, тихо подошел к ближайшему дереву и обратился к нему:
— Чего уставился, козел? Сдохнуть хочешь?
Дерево не ответило, и Оскар осторожно вогнал нож в ствол, стараясь не погнуть лезвие.
— Вот тебе! Чтобы не пялился!
Он ковырнул ножом так, что от ствола откололась небольшая щепка. Кусок мяса. Он прошептал:
— А теперь визжи! Визжи как свинья!
Он замер. Ему что-то послышалось. Прижав нож к бедру, он огляделся по сторонам. Поднес лезвие к глазам, посмотрел. Острие было таким же ровным, как и прежде. Он заглянул в него, как в зеркало, и в нем отразился детский городок. На вершине горки кто-то стоял. Еще секунду назад там никого не было. Расплывчатый контур на фоне строгих стальных конструкций. Он опустил нож и повернулся к горке. И правда. Но это был не маньяк из Веллингбю, а ребенок.
Было достаточно светло, чтобы разглядеть: это девочка. Раньше он ее здесь не видел. Оскар сделал шаг по направлению к горке. Девочка не двигалась. Просто стояла и смотрела на него.
Он сделал еще шаг и внезапно испугался. Чего? Самого себя. Крепко зажав в руке нож, он приближался к девочке, собираясь нанести удар. И хотя это было не так, на какое-то мгновение он в это поверил. А она-то что, не боится?
Он остановился, убрал нож в чехол и засунул его под куртку.
— Привет.
Девочка не отвечала. Приблизившись, Оскар разглядел, что у нее темные волосы, маленькое личико и большие глаза. Широко открытые, спокойно глядящие на него. Ее белые руки покоились на поручне.
— Привет, говорю!
— Я слышу.
— А чего тогда не отвечаешь?
Девочка пожала плечами. Голос ее оказался не таким уж и тоненьким. Пожалуй, она была его ровесницей.
Было в ней что-то странное. Черные волосы до плеч, круглое лицо, маленький нос. Прямо картонная куколка из детского приложения журнала «Мой дом». Вся такая... хорошенькая. И все же что-то в ней было не так. На ней не было ни шапки, ни куртки. Один лишь тоненький розовый свитерок, хотя на улице стоял холод.
Девочка кивнула на дерево, исколотое ножом:
— Что делаешь?
Оскар покраснел, но вряд ли она могла увидеть это в темноте.
— Тренируюсь.
— Зачем?
— На случай, если сюда заявится маньяк.
— Какой еще маньяк?
— Ну тот, из Веллингбю. Который зарезал того парня.
Вздохнув, девочка посмотрела на луну. Затем свесилась вниз.
— Боишься?
— Да нет, но маньяк все-таки... нужно же... уметь защищаться. Ты здесь живешь?
— Да.
— Где?
— Там, — девочка махнула рукой в сторону соседнего подъезда. — Через стенку от тебя.
— Откуда ты знаешь, где я живу?
— Я тебя видела. В окне.
Щеки Оскара запылали. Пока он лихорадочно соображал, что сказать, девочка спрыгнула с горки, приземлившись прямо перед ним. С двухметровой высоты.
Гимнастка, что ли?
Она была одного с ним роста, только гораздо стройнее. Розовый свитер обтягивал ее худенькое тело без малейшего намека на грудь. У нее были черные глаза, казавшиеся огромными на маленьком бледном лице. Она выставила перед собой руку, словно удерживая его на расстоянии. Пальцы ее были длинными и тонкими, как прутики.
— Я не могу с тобой дружить. Имей в виду.
Оскар скрестил руки на груди, ощущая ручку ножа под мышкой.
— Это еще почему?
Рот ее изогнулся в кривой усмешке:
— А что, обязательно нужна причина? Я просто говорю как есть. Чтоб ты знал.
— Ну и ладно.
Девочка развернулась и пошла прочь к своему подъезду. Когда она отошла на несколько шагов, Оскар крикнул вдогонку:
— Да с чего ты вообще взяла, что я хочу с тобой дружить?! Дура!
Девочка остановилась. Постояла. Затем развернулась, подошла к Оскару и встала прямо перед ним, сцепив пальцы опущенных рук.
— Что ты сказал?
Оскар крепче прижал руки к груди, нащупывая ладонью рукоятку ножа, и уставился в землю.
— Я сказал, что ты дура... раз так думаешь.
— Я дура?
— Да.
— Извини. Я просто сказала правду.
Они молча стояли в полуметре друг от друга. Оскар по-прежнему смотрел в землю. От девочки исходил странный запах.
Год назад у его пса Бобби началось воспаление лапы и в итоге пришлось его усыпить. В последний день Оскар не пошел в школу и несколько часов подряд лежал рядом с больной собакой, прощаясь. Девочка пахла так же, как Бобби тогда. Оскар поморщил нос:
— Это от тебя так воняет?
— Наверное.
Оскар поднял глаза. Он жалел о своих словах. Она казалась такой хрупкой в своем тоненьком свитерке. Он сменил позу, махнув рукой:
— Ты не мерзнешь?
— Нет.
— Почему?
Девочка повела бровями, наморщив лоб, и на мгновение показалась ему гораздо, гораздо старше своих лет. Как дряхлая старушка, которая вот-вот расплачется.
— Я забыла, как это делается.
Девочка резко развернулась и направилась к дому. Оскар стоял и смотрел ей вслед. Он был уверен, что ей придется потянуть за ручку обеими руками, чтобы открыть тяжелую дверь подъезда. Но она открыла дверь одной рукой, причем распахнула ее с такой силой, что та ударилась о металлический стопор и захлопнулась за ее спиной.
Он сунул руки в карманы куртки, и ему стало грустно. Он вспомнил Бобби. Как он лежал в гробике, сколоченном отцом. На уроке труда Оскар смастерил крест, сломавшийся при первой же попытке вбить его в промерзшую землю.
Надо будет сделать новый.
Пятница, 23 октября
Хокан опять ехал на метро в центр. Десять купюр по тысяче крон лежали в его кармане, свернутые трубочкой и перетянутые резинкой. Он сделает на них что-нибудь хорошее. Спасет кому-нибудь жизнь.
Десять тысяч крон — большие деньги, и если, как уверяет реклама благотворительного фонда «Спасите детей!», тысяча крон может прокормить целую семью в течение года, то уж наверняка десять могут спасти чью-то жизнь в Швеции.
Но чью? Где их искать?
Не отдавать же деньги первому встречному наркоману, в надежде... ну нет. К тому же ему хотелось, чтобы это был кто-нибудь помоложе. Хокан понимал, что это смешно, но в идеале ему представлялся плачущий ребенок, каких изображают на плакатах. Ребенок, со слезами на глазах принимающий деньги, а потом... Что потом?
Он вышел на станции «Оденплан», сам не зная почему, и направился к городской библиотеке. В те времена, когда он еще жил в Карлстаде и преподавал шведский в старших классах, в узких кругах поговаривали, что стокгольмская городская библиотека... хорошее место.