— Чист, — отрапортовал один из его подчинённых, а я показал на пропуск. — Этот может входить.
— Да, — ответил бронированный бугай, не сводя глаз с Лин. — Тебе то от этого что?
— Эта агрессивная особа является главой отдела вивисекции. Уволить она тебя не сможет, конечно, но поспособствовать вашим моральным страданиям вполне.
— Нет пропуска — нет входа. Приказ главы корпуса. Ты же наверняка знаешь, что я действую по инструкции. И пока она не предъявит пропуск, то я в своем полном праве.
— Пропуск в моем отделе, — уже более спокойно буркнула девушка. — Я им тысячу лет не пользовалась потому что меня все в лицо знают, кроме тебя идиота.
— Рррр, — раздался приглушённый звук из под шлема. — Ещё одно слово и вы, дамочка, получите пулю в лоб.
— У нее есть встроенный пропуск в свой отдел. Если ее не вырубит разрядом на входе значит ее присутствие там полностью легитимно. Приставь к ней кого-нибудь, пусть присмотрит, проконтролирует. В конце концов пристрелить ее можно где угодно.
— Энтони! — рявкнул сержант после недолгих раздумий. — Проконтролируй. А ты, младший сержант… — сержант направил на меня пистолет. — Если что-то пойдет не так, то тебя пристрелю вместе с ней. Понятно?
— Да ради бога.
— Спасибо, — неуверенно шепнула Лин и отвела глаза.
Спустя несколько минут ожидания начальнику охраны всё-таки доложили о том, что я был прав и задерживать меня никто больше не стал. Ствол от моей головы убрали, а коллеги расступились открывая дорогу в логово Билла Фроста.
В отделе биоинженерии вместо привычного хаоса и обычных криков на тупых подчиненных я обнаружил полное умиротворение и спокойствие. В огромном мониторе, в котором я никогда не видел ничего кроме научных, исследовательских данных и системных процессов всей лаборатории сегодня была только звуковая дорожка, а собственно сам звук исходил отовсюду и был ничем иным, как скрипкой.
Протяжное и мелодичное звучание медленно лилось в помещение отражаясь и перешептываясь с его углами и стенами, создавая ощущение звукозаписывающей студии или пустого концертного зала, но никак ни храма науки. Когда-то давно я уже слышал это произведение, по крайней мере мне так сейчас казалось. Грустная мелодия нежно обволакивала и проникала внутрь меня, будоража давно забытые струны моего разума, вызывая калейдоскоп из разбитых обрывков памяти. В стонущих, порою даже плачущих мотивах скрипки я слышал чьи-то голоса: бессвязные, тихие, малознакомые, но такие близкие и родные, что сердце порю замирало в попытке ухватиться за момент времени, замедлить его, остановить. А мелодия все звучала и звучала медленно убегая вдаль и так же медленно возвращаясь обратно. Впитываясь в нее как в губку мне хотелось раствориться и слиться с ней воедино и так же медленно литься отовсюду не имея ни плоти, ни формы, ни разума.
— Это Вивальди, Эдвард, — раздался еле слышный голос профессора, когда музыка затихла. Все это время он сидел в кресле в состоянии полного умиротворения и так же как и я впитывал в себя чарующие звуки. Однако следить за всем, что находилось в его отделе он все же успевал. — Не думаю, что вы когда-нибудь слышали о нем. Вы слишком молоды для этого. А мне вот доводилось пару раз бывать на вечерах его музыки в молодости.
— Я думал вы немного моложе, профессор. Чтобы бывать на его вечерах вам сейчас должно было быть лет четыреста-четыреста пятьдесят. Мне кажется, люди столько не живут.
Бил повернулся и очень холодно посмотрел на меня. Видать недоверие к его словам немного цепляло его гордость. Так что даже на его искусственном лице отчётливо читалось недоумение и непонимание. Какое-то время он просто молчал в попытке понять полный смысл моих слов, а может судорожно искал в сети годы жизни творца этой композиции.
— Удивительная осведомленность, — Билл наконец улыбнулся и перестал сверлить меня взглядом. — Только вы все неправильно поняли. Естественно, живого Антонио я видеть и слышать не мог. Я слышал его музыку уже в исполнении современных музыкантов. Не знаю уж смогли они переплюнуть гений создателя или хотя бы соответствовать ему, но даже мне, человеку науки, было абсолютно не жаль потраченного времени на приобщению к искусству. Воистину величайший человек!
— Даже более великий, чем вы?
— Эдвард, — в этот раз я удостоился такого взгляда, что было ощущение, что уровень моего умственного развития в глазах Билла упал до уровня амёбы. — Думайте, что говорите! Мои достижения и наработки больше полвека помогают выжить в этом суровом мире после Великой Войны миллионам человек. Я уж не говорю, что без Пандоры и моего VX-13 социальная пирамида нашего города давно бы рухнула, утопив в крови межклассовой войны последний оплот человечества. А музыка и ее гении… Они хоть и прекрасны, но в борьбе за существование абсолютно бессмысленны. Кстати, если бы не я, то и вас, Эдвард Гаррисон, тоже не было. Так что не в ваших интересах ставить под сомнение мою гениальность.