Все эти события, конечно, не могли не сказаться на самочувствии Серебренниковой.
Евгения Павловна всеми силами стремится доказать необходимость открытия глазного отделения. Наконец, лед тронулся. Земская управа разрешила амбулаторный прием глазных больных в Александровской больнице. Теперь осталось лишь договориться с Земблиновым.
— С помещением у нас трудновато, — говорит старший врач, — но ничего, придется потесниться немного…
С помещением, действительно, очень трудно. Евгению Павловну поместили в том же кабинете, где дергают зубы и перевязывают хирургических больных. Но это не останавливает ее, и она начинает готовить инструменты к приему.
Сначала к Серебренниковой обращались только случайные больные. Но вскоре весть о новом докторе распространилась по всему городу. На приеме появилась очередь.
Потянулись больные из ближних, затем из дальних уездов. Приемы росли, вместе с ними рос и авторитет Серебренниковой. Однажды к ней в кабинет, нащупывая дорогу палкой, вошел высокий старик. Недавно еще сильный и властный, он теперь стал обузой в родной семье. Сыновья, не желая кормить его, говорили: «Собачьей кожей оброс, помирать пора». А причиной всему — слепота. Старик просит сделать все, что угодно, лишь бы восстановить часть зрения. Случай оказался не из тяжелых. Евгения Павловна поочередно извлекла из глаз старика помутневший хрусталик и выписала ему очки. Старик прозрел. Живой рекламой ходил он по городу, рассказывая всем о молодом докторе, исцелившем его от слепоты.
Однажды осенним пасмурным утром Серебренникова заметила, что на крыльце дома, в котором она жила (теперь угол улиц газеты «Звезда» и Луначарского), собралось несколько человек. Это были больные. Они ждали ее. С этого дня часто, особенно в летнюю пору, больные встречали Серебренникову на крыльце ее дома и три квартала сопровождали до амбулатории.
Наконец-то желание Евгении Павловны сбылось. При Александровской больнице открылось глазное отделение — первое в России глазное отделение при земской больнице. В хронике шестого номера «Врача» за 1886 год появилась такая заметка: «Волжский вестник» сообщает ряд отрадных известий из Пермского земства… 20 января Пермское губернское земское собрание постановило открыть при губернской больнице особое глазное отделение, поручив заведывание им врачу-специалисту г-же Серебренниковой. Имея в виду массу глазных больных, пользующихся у г-жи С., и то обстоятельство, что до сих пор она работала в больнице бесплатно, собрание постановило назначить ей жалованье не 1200–1500 р., как предлагала управа, а 1800 р.».
Открытие глазного отделения окрылило Серебренникову. Впоследствии она писала А. В. Кролюницкому: «С устройством в Перми начинается медовый месяц моей врачебной деятельности, зато муж делается, как он выражается шутя, «жертвой женского вопроса», потому что в Перми было место мне и не было ему. Я поступила на земскую службу, а он стал заниматься частной практикой, т. е. высуня язык ездить по больным целый день, а часто и ночь.
Дело было так: я сначала предложила устроить бесплатно прием глазных больных в земской больнице. Дело пошло неожиданно хорошо, больные стали являться массами. Земское собрание в виду этого решило открыть глазное отделение, пригласив меня заведывать им и объезжать, кроме того, те места губернии, где много слепых и больных глазами. Название мое — губернский окулист. Вы не можете себе представить, какое блаженное состояние я ощутила!.. Во-первых, за женский вопрос. Мест губернского окулиста всего 7–8 в России. Любой мужчина погнался бы за ним, и вот это место имеет женщина! Во-вторых, за себя — наконец-то — я примкнула к какой-то общественной машине; я — в больнице. Из году в год будут лечиться у меня сотни и тысячи крестьян, и таким образом у меня появится связь с одной, десятками, сотнями сел и деревень; кроме того, я буду в среде многих врачей, земцев, участником съезда и т. д. и т. д.; словом, буду уже не пятой спицей в колеснице. Я была буквально на седьмом небе. Весь первый год прошел как в чаду. Дело шло хорошо — больные любят, зовут «кормилица», «родная» и т. п. Земство со мной носится, как с писаной торбой, прекраснейший человек — старший врач, хороший человек женщина-врач — гинеколог, да и прочие ничего, все живем дружно и действуем; устроили фельдшерскую школу, были на съезде — я делегатом; зажили, как говорится, на славу…»