В отделении кроме меня работали три фельдшера, четверо слуг и три аскера. Аскеры, добродушные йеменцы средних лет, дежурили поочередно. Присутствие их объясялось тем, что время было военное, а отделение считалось армейским.
Работник госпиталя, называемый слугой, по существу, санитар. Он моет больных, кормит тяжелых пациентов, помогает им перестилать постели, а также вместе с медбратом-фельдшером раздает лекарства. Санитар всегда сопровождает врача при обходе. Вначале я думал, что только любопытство заставляет этих людей, и без того перегруженных работой, следовать за мной и фельдшерами от кровати к кровати и внимательно ко всему прислушиваться и приглядываться. Но вскоре убедился, что санитары иногда знают больных не хуже фельдшеров. Находясь все время в палате, они подмечали то, на что ни я, ни фельдшер пе успели обратить внимание. Эти «разнорабочие медицины» иной раз оказывали нам незаменимую помощь. Я не говорю уже о том, что в их руках находилось, по существу, все хозяйство отделения.
Особенно трогательно заботился о больных шестидесятилетний Махмуд. Этот санитар был настоящей нянькой: успокаивал во время сильной боли, развлекал выздоравливающих, баловал чем и как только мог.
Санитары жили здесь же, при отделении, получали бесплатное питание и мизерную заработную плату. Для старого Махмуда отделение было домом, а больные — семьей, которой он отдавал шее свои силы. И как же они его любили!
В отличие от санитаров аскеры не утомляли себя чрезмерной работой. Один из них, лежа на циновке у входа в отделение, символизировал охрану, второй таким же образом охранял амбулаторию, вернее, кабинет, в котором я вел прием, а третий сопровождал меня и фельдшера за город днем и ночью по срочному вызову. Это были довольно симпатичные люди. Перед обедом они подходили ко мне и докладывали, что все в порядке, а затем отбывали получать дневной паек — четыре небольшие лепешки.
Каждый день в госпиталь привозили новых больных, йеменцы относятся к медицине с величайшим уважением. В самом глухом селении, затерянном где-нибудь среди гор, знают, что такое врач, и повезут, а если надо, то и понесут к нему больного на руках. С каким доверием относились к нам больные, как трогательно верили во всемогущество медицины. И как тяжело и горько порой было сознавать наше бессилие, невозможность спасти человеческую жизнь, особенно если в других условиях это было бы вполне осуществимо.
Никогда не забуду один случай. Из далекого селения доставили ребенка, мальчика лет десяти, очень бледного, с синими губами, умирающего. У него был врожденный, притом декомпенсированный, порок сердца. В местных условиях положение совершенно безнадежное. Все, чем мы могли помочь мальчугану, — это поддержать еле теплившуюся жизнь и продлить ее еще на неделю, еще на месяц.
Мальчика принес отец, немолодой, замкнутый и суровый йеменский воин, весь увешанный оружием. Он нес мальчика на руках из селения, находившегося километров за сорок от города.
Не знаю, как он шел, где отдыхал по дороге и отдыхал ли вообще. Сам он ничего не рассказывал, а мы не задавали лишних вопросов. Отец понимал, что сын умирает, но, видимо, в глубине души надеялся на чудо и верил, что мальчик будет жить.
Два долгих месяца боролись мы за жизнь ребенка. Два месяца отец не отходил от его постели, спал около него на полу, кормил с ложечки, часами носил на руках по саду.
Когда мальчику становилось лучше, этот сдержанный, молчаливый человек убегал в сад, садился на корточки у стены и, подняв лицо к небу, громко пел от радости. В такие минуты мне было особенно тяжело на него глядеть. Я знал, что дни мальчика сочтены. Еще день, самое большое — два. Его сердце отказывалось работать, все наши возбуждающие и поддерживающие средства почти уже не оказывали на него действия.
Я с тревогой думал о том, что будет с отцом. С санитаром Махмудом мы подолгу просиживали около мальчика. Но неизбежный конец наступил. Ребенок умер на рассвете, во сне, как это часто бывает с тяжелыми сердечниками. На его лице застыло удивленное выражение. Отец и Махмуд стояли рядом. Никто из нас не решался заговорить. Наконец отец дотронулся до моего плеча. Он постарел у нас на глазах за эту ночь, но держался спокойно и твердо.
— Спасибо, доктор. Я видел, как ты хотел помочь моему сыну, но Аллах решил по-другому! А теперь я хочу еще немного поговорить с сыном.