– А чем я хуже других? Конечно, можно.
Крепко обняв, она поцеловала его в щеку.
– Как звать-то тебя, «новенькая»?
– Женя.
– И ты Женя?
– И я Женя. Но в отпуск можете меня не отправлять. Мне и здесь с вами очень интересно.
– Постой, а ты откуда знаешь? Мать, – обратился он к Нине Сергеевне. – Что происходит? У нас солидное учреждение или рассадник для сплетен?
– И то, и другое, как везде, – невозмутимо ответила ему одноклассница. – Ты знаешь, Пашка, я потому всю жизнь с тобой ношусь, что ты самый гениальный двоечник на свете.
Забавная картина предстала перед нами. В центре приемной две женщины с солидной разницей в возрасте обнимали своего шефа, положив свои головы ему на плечи. Быть может, в учреждениях подобного рода такая мизансцена и является обычной, но нам, во всяком случае, ничего такого видеть не приходилось.
Когда Пал Палыч взялся за ручку двери, чтобы войти в свой кабинет, его окликнула Нина Сергеевна.
– Пал Палыч, я заказала вам на субботу билеты.
Согнув в локте и сжав в кулак, он поднял руку вверх, сказав при этом:
– Yes! Тогда уж соедини меня с Баторинском.
– С директором?
– Нет. Судя по всему, он круглый идиот. С главным инженером. Только перед тем, как соединять, скажи мне, как его зовут. А то неудобно.
Оставшись вдвоем, Женя спросила Нину Сергеевну:
– А «Тузик» – это что, партийная кличка?
– В данном случае – это порода, Женечка.
Лариса Дмитриевна посмотрела на часы, висевшие на стене ее гардеробной. По мнению Ларисы, циферблат сошел с ума: стрелки имели наглость неумолимо двигаться вперед, показывая уже пятнадцать минут одиннадцатого. Если предположить, что за час при нынешних пробках она доберется до площади Маяковского, у нее для окончательного выбора верхней одежды оставалось всего сорок пять минут. С нескрываемым раздражением она отвергла очередную примеренную шубу из каракульчи и принялась за изделия из меха, пока, наконец, не остановила свой выбор на голубом соболе. В сочетании соболь и Лариса Дмитриевна были неподражаемы. Постояв возле зеркала, Лариса направилась в спальню, где лежал ее мобильный телефон. Взяв его, набрала номер, но затем, вероятно, передумав, отключила кнопку соединения с абонентом. Она сидела на кровати, держа в руках свой телефон, и, глядя на него, о чем-то напряженно думала, пока снова не набрала номер. На противоположном конце связи услышала спокойный голос мужа.
– Да, Лариса. Что-нибудь случилось?
– Нет, все в порядке. Просто решила тебе позвонить.
– Ну и молодец. А у меня для тебя новость. Думаю, что хорошая. Я заказал билеты в Лондон на субботу.
Лариса молчала.
– Я что-то сделал не так?
– Нет, Паша, ты все сделал правильно. Ты вообще в последнее время все делаешь правильно.
– Я стараюсь, Лариса.
– Ладно, не буду тебя отвлекать. Позвоню позже.
Выйдя из спальни и пройдя через холл третьего этажа, она спустилась по широкой, отделанной мрамором лестнице вниз к центральному входу. Уже в гараже, заведя свой красный «Корвет», Лариса не решалась нажать на педаль акселератора.
– «Женитьба Фигаро»… Ты помнишь, как я незаметно взяла тебя за руку, а ты, боясь меня обидеть, весь спектакль просидел не дыша. А потом полгода избегал со мною встречи.
Она нажала на педаль и выехала из гаража.
На рабочем столе Пал Палыча снова загорелась лампочка.
– Пал Палыч, к тебе Шлыков. Бьет копытами.
– Сильно бьет?
– Не то слово. На дыбы встает. Фильтруем?
– Как раз наоборот. Загоняй ретивого. И обмотай ему копыта, не то весь пол попортит.
– Нет уж, Пашенька, уволь. Я необъезженных боюсь.
В кабинет Пал Палыча вошел Антон Григорьевич Шлыков, глава крупной риэлтерской фирмы под скромным названием «Шлыков», по моде подстриженный, набриолиненный, с большим рубином на среднем пальце правой руки и кричащих расцветок галстуком на шее. Он бодренько подбежал к столу Пал Палыча и протянул ему руку.
– Палыч, ну наконец-то. Мы все уже тебя заждались. Кстати, как ты себя?
– Великолепно.
– Это радует, – не спрашивая разрешения, он сел в ближайшее кресло за длинным столом поближе к Пал Палычу.
– Рассказываю… Надеюсь, у тебя найдется с червонец минуток для старого товарища? Думаю, уложимся.
– Для тебя, Антоша, у меня и с полтинник минуток находилось. А бывало, и пятихаточку просиживали, но сегодня, извини, действительно, ограничимся червонцем.
– О'кей. Основное. Итальяшки ждут только тебя. Все необходимые бумаги уже давно подготовлены. Макаронники готовы чуть ли не на этой неделе прилететь на подписание. И с глаз долой этот комбинат. Пускай сами это дерьмо разгребают.
– Понятно, Антоша. А скажи, этот Баторинский комбинат?.. И сам этот Баторинск?.. Что они из себя представляют?
– Да что они могут из себя представлять, Паша? Занюханный городишко. Правда, церквей много. И очень красивых. Да там вся жизнь только вокруг этого комбината и вертится. Продадим басурманам – и вымрут, как мамонты.
– А не жалко, Антоша?
– Кого?
– Людей.
– Людей? Смотря каких людей. Ты там был? А я там был. Это не народ. Это население. А если сказать точно – «уродонаселение». Притом поголовно пьющее.
– Так, может, потому и пьют, что заняться нечем. Стимула-то нету. Предприятие банкрот, доходов никаких, громадные долги перед нами. Безысходность.
– Палыч, – насторожился Шлыков, – я что-то не пойму, куда ты клонишь? Я, что ли, его банкротил? Твоя идея, твоя схема… Да чем ты так озаботился? В первый раз, что ли?
Пал Палыч встал со своего кресла и, обойдя рабочий стол, сел напротив Шлыкова.
– Сколько тебе итальянцы пообещали за сделку?
– Прости, Паша, но тебе-то что за дело? Я выполняю свою работу. И делаю это профессионально. Кстати сказать, по твоему заказу. Не кто иной, как ты мне поручил найти покупателя, а кто он именно, чукча или турок, в контракте не прописано. Скажи прямо, куда ты клонишь?
– Антоша, хочу, чтобы ты меня правильно понял. Я не буду продавать этот комбинат.
Шлыков вскочил со своего места и стал расхаживать по кабинету, нервно закусив губу. Затем остановился и, взяв себя в руки, сел обратно в кресло.
– Так. Спокойно. Ты не хочешь его продавать именно итальянцам?
– Я вообще не хочу его продавать.
– А что ты тогда хочешь?
– Это вопрос следующий. Свой процент, оговоренный в контракте, ты в любом случае получишь.
– Да на кой черт мне сдался этот гребаный процент?! – Шлыков снова вскочил со своего кресла.
– Значит, я думал правильно. Твоя ставка все-таки на итальянцев.
– Да! На итальянцев! Дальше что?!
– Извини, Антоша. Похоже, что я решил окончательно.
Повисла пауза. Они долго и не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Первым молчание нарушил Шлыков.
– Мне сначала показалось, что ты заболел, но теперь вижу, что это не так. Я не знаю, что ты там задумал, но ты, Паша, предатель. Полгода кропотливой работы – коту под хвост! Знай, Паша, я тебя ненавижу.
– Я это знал, Антоша, и без Баторинского комбината. Но твоя искренность не может не вызывать у меня уважение.
– Да срал я с высокой колокольни на твое уважение! И на тебя тоже, сволочь!
Он резко повернулся и направился к выходу.
– Стой, Шлыков, – очень спокойно сказал Пал Палыч, но Антон Григорьевич сразу остановился. – Смотри на меня. Сутки тебе на раздумье. Завтра здесь же и в это же время со своими чистосердечными извинениями. В противном случае сотру твою контору в мелкий порошок. Вместе с тобой, естественно.
Шлыков криво улыбнулся.
– А не боишься, что можешь не дожить?
– Касательно тебя – не боюсь. Ты всегда был прыток, но на деле – кишка у тебя тонка, Антоша.
– А я не о себе, Пашенька. Я что? Червяк. Но есть и анаконды. Я же о тебе, дорогой, беспокоюсь, ибо здесь «тенденцию» чую с твоей стороны. А вот это уже страшно.
Он вышел, сильно хлопнув дверью.
Пал Палыч подошел к окну. Внизу, во внутреннем дворе здания, где располагалась стоянка для парковки машин со спецпропусками, наметилось движение. Автомобили разных мастей, но непременно представительского класса друг за другом въезжали во двор.