Артур редко бывал в Линдинисе. Он готовился к войне с саксами: восстанавливал крепости в южной Думнонии. Даже Кар Кадарн, расположенный куда севернее, упрочили и на стенах установили новые деревянные платформы, однако основные усилия Артур направил на Кар Амбру в получасе ходьбы от Камней – главный оплот в предстоящей войне. В древности здесь был форт; всю осень и зиму рабы досыпали земляные валы, вбивали новые частоколы, сооружали деревянные платформы. Многие форты к югу от Кар Амбры укрепили для защиты от Кердика, который неизбежно должен был напасть, как только Артур двинется против Эллы. Полагаю, с римских времен в Британии не выкапывали столько земли и не валили столько леса; справедливых податей, собранных Артуром, не хватило на то, чтобы оплатить и половину работ. Посему он обложил дополнительным налогом богатые христианские церкви южной Британии – те самые, что поддержали Набура и Сэнсама в их кознях. Средства пошли на то, чтобы защитить самих же христиан от язычников-саксов, но те не простили Артура, как и не заметили, что ту же подать пришлось заплатить нескольким языческим храмам, еще сохранившим долю былых богатств.
Не все христиане ненавидели Артура. Последователи Христа, составлявшие не менее трети его копейщиков, были так же верны своему предводителю, как и язычники. Многие простые христиане одобряли его порядки, а вот церковники, движимые алчностью, ополчились против него как один. Они верили, что их бог однажды вернется на землю и будет ходить среди нас, как простой смертный, но лишь когда все язычники обратятся в Его веру. Артур, не обращая внимания на проклятия, без устали разъезжал по южной Британии. Сегодня он с Саграмором объезжал границу, за которой стояли войска Эллы, назавтра сражался с отрядами Кердика, пробравшимися по речным долинам на юге, а на следующий день скакал через Думнонию и Гвент в Иску – спорить с местными вождями о том, сколько копейщиков можно собрать в западном Гвенте или восточной Силурии. После Лугг Вейла он был уже не просто военачальник и опекун Мордреда; все признали в нем безусловного предводителя, и ни один король не смел, да и не хотел ему отказать.
И ничего этого я не видел, потому что был в Кар Свосе с Кайнвин, которую любил до беспамятства.
И ждал Мерлина.
Мерлин и Нимуэ приехали в Кум Исаф перед самым зимним солнцеворотом. Низкие тучи цеплялись за голые ветви дубов на гористых кряжах. Ручей почти заледенел, палая листва хрустела под ногами, земля стала тверда как камень. Мы жгли огонь в большой комнате, так что в доме было тепло, хотя и трудно дышать: дым клубился под нестругаными балками, прежде чем выбраться через крошечное отверстие в кровле. Другие дымки поднимались из лачуг, которые мои копьеносцы поставили на склоне долины: стены из камня и земли, крытые бревнами и папоротником. Мы пристроили к дому хлев, в котором теперь жили бык, две коровы, три свиньи, хряк, десяток овец и два десятка кур. Днем их выпускали, а на ночь запирали от волков, чей вой постоянно слышали на закате. Иногда по ночам волки скреблись у самого хлева. Овцы испуганно блеяли, куры заполошенно квохтали; тогда Исса, или кто в тот вечер стоял на страже, кричал и бросал головню в сторону лесной опушки, и волки разбегались. Как-то утром, пойдя за водой к ручью, я столкнулся нос к носу со старым волчарой. Он пил, но, когда я выступил из-за кустов, поднял серую морду и уставился на меня, словно приветствуя, прежде чем бесшумно исчезнуть в лесу. Я счел это добрым знаком; в ожидании Мерлина мы были особенно внимательны к предзнаменованиям.
Мы охотились на волков с собаками. Кунеглас подарил нам три пары псов – куда больше и косматее знаменитых повисских борзых, которых Гвиневера держала в Думнонии. Охота помогала моим людям взбодриться, и даже Кайнвин нравились эти долгие холодные дни в лесах. Она надевала кожаные штаны, сапоги и кожаную куртку, заплетала волосы в узел, а на грудь вешала длинный охотничий нож. Она карабкалась по камням и через поваленные деревья, увлекаемая парой собак на длинных поводках. На волков проще всего охотиться с луком и стрелами, однако мало кто из нас владел этим искусством, и мы обходились собаками, боевыми копьями и ножами. К возвращению Мерлина в кладовой Кунегласа скопилась целая кипа волчьих шкур. Король звал нас обратно в Кар Свое, но мы с Кайнвин были счастливы в нашей маленькой долине, хоть и считали дни в ожидании Мерлина.
Да, мы были счастливы в Кум Исафе. Кайнвин с увлечением занялась домашними обязанностями, которые прежде выполняли за нее слуги, хотя – удивительное дело – не могла свернуть шею цыпленку и всегда смешила меня тем, как убивает кур. Разумеется, кур могли бы резать служанки, да и мои копьеносцы охотно выполнили бы любую просьбу Кайнвин, но она считала, что должна работать наравне со всеми. Когда дело доходило до того, чтобы убить курицу, утку или гуся, она клала бедную птицу на землю, прижимала ее шею маленькой ножкой и, зажмурившись, решительно дергала – умора, да и только.
Куда лучше она управлялась с веретеном. Каждая британская женщина, вне зависимости от достатка, не расставалась с веретеном и пряслом, ибо превращение руна в нить – та работа, которая не кончится, пока Солнце ходит вокруг Земли. Не успевали перепрясть прошлогоднюю шерсть, как появлялась новая; женщины набирали ее в фартуки, мыли, расчесывали и снова принимались сучить нитку. Они пряли на ходу, пряли за разговором, пряли всякий раз, как выдавалась свободная минутка. Работа, монотонная и бездумная, тем не менее требовала изрядной сноровки. Поначалу у Кайнвин получались лишь жалкие шерстяные ошметки, потом она научилась прясть, хоть и не так споро, как те, кто практиковался сызмальства. По вечерам она пересказывала мне события дня, вращая левой рукой рогульку с надетым на нее руном, а правой опуская веретено, чтобы вытягивать и сучить нитку. Когда веретено доходило до пола, нить наматывали на него, закрепляли костяной защепкой и начинали все по новой. Шерсть, которую Кайнвин напряла в ту зиму, была неровной и быстро рвалась, однако я честно носил рубашку ее работы, покуда ткань не расползлась на куски.
Кунеглас часто нас навещал, а вот его жена, Хелледд, не показалась ни разу. Королева строго блюла приличия и осуждала Кайнвин за самоволие. «Хелледд считает, что Кайнвин опозорила нашу семью», – со смехом сообщил Кунеглас. Он, как и Артур с Галахадом, стал мне ближайшим другом. Наверное, ему было одиноко в Кар Свосе; за исключением Иорвета и нескольких молодых друидов, там не с кем было поговорить о чем-либо, кроме охоты и войны. Я заменил ему погибших братьев. Старший сын Горфиддида, которого прочили в короли, насмерть расшибся, упав с лошади, другой брат Кунегласа умер от лихорадки, самый младший пал в бою под мечами саксов. Кунегласу, как и мне, очень не хотелось, чтобы Кайнвин отправлялась с Мерлином, однако он сказал, что остановить ее можно, только связав.
– Все считают ее кроткой и мягкосердечной, – объяснил он, – а на самом деле она упряма и несгибаема.
– Курицу убить не может.
– Куда ей! – рассмеялся Кунеглас. – Тем не менее она счастлива, Дерфель, – спасибо тебе.
То была счастливая пора, самая счастливая из всех, но на ней постоянно лежала тень – мы знали, что Мерлин придет и потребует исполнить клятву.
Он пришел морозным вечером. Я перед домом колол саксонским топором дрова, которым предстояло наполнить дымом наше жилище, Кайнвин улаживала очередную ссору между своими служанками и яростной Скарах, когда по долине прокатился звук рога – сигнал моих копейщиков, что подходит чужак. Я опустил топор и увидел за деревьями Мерлина. С ним была Нимуэ. После помолвки Ланселота она пробыла с нами неделю, потом, не сказав ни слова, выскользнула темной ночью, а сейчас вернулась – вся в черном рядом со своим одетым в белое повелителем.
Кайнвин вышла из дома. Лицо у нее было в золе, руки – в крови от зайца.
– Я думала, он приведет с собою боевую дружину, – сказала она, устремив на Мерлина взгляд голубых глаз. Так говорила нам Нимуэ: Мерлин, мол, собирает войско, которое защитит нас на Темной дороге.