Которого они непременно хотели принести в жертву своему кровавому фашистскому богу.
И у которого, как назло, на исторической родине осталась голодающая семья с десятью, непременно, детишками.
Ну, тут-то как раз проще.
На родине Мустафы меньше десяти редко когда рожают.
С фашистами же вообще истории происходят куда более запутанные.
Нет, они – фашисты, в смысле, – безусловно.
В наличии, так сказать.
И – по прейскуранту.
В том числе, к моему прискорбию, и – русские.
Вот только, извините, вышеуказанный Мустафа им и на хрен не сдался.
У них и других дел хватает, некогда на каждого гастарбайтера охоту устраивать.
Мне вообще в последнее время кажется, что этих ребят куда больше, чем гамлетовское «быть иль не быть?», занимает другой вопрос: «Если мы очень сильно надуем щеки, пустят ли нас к кормушке?», к примеру.
Но все это – так, частности.
И СМИ эти частности, увы, – совершенно не волнуют.
Там – немного другая логика.
Зарезанный таджик есть?
Есть!
Убийство пока не раскрыто (а попробуй его раскрыть, если на этой стройке, где покойный работал, сотни его соплеменников, которые при приближении человека в погонах моментально перестают понимать по-русски)?
Не раскрыто!
Так, у нас где-то там, помнится, скинхеды на полке пылились?
Ну, так почему бы и не «порассуждать на тему», а несчастный, еще недавно теплый Мустафа послужит нам отличной иллюстрацией…
Цинизм, конечно, невероятный.
…Так что, спросите, фашизма, расизма и ксенофобии на самом деле не существует?
Медийный фантом?
Да существуют, конечно.
Только там все гораздо сложнее.
И – страшнее.
Потому что – глубиннее.
…Вот, к примеру, вы дома тапочками пользуетесь?
Я – нет.
В нашей компании это просто-напросто не принято.
Если приходят гости, им предлагается не разуваться.
Также им предлагается самим себе наливать любой имеющийся в гостиной алкоголь. И никакого «мотовства» и «хлебосольства» здесь и близко нет, обычный прагматизм.
Если компания большая – за каждым не поухаживаешь.
А полы потом домработница помоет, она у нас – хорошая.
…А теперь представьте: допустим, меня с кем-нибудь из приятелей пригласили в гости люди, быт которых нам не очень хорошо известен.
И сразу же, при входе, вручили по паре шикарных, с их точки зрения, тапочек: больших, разношенных, с немного пыльными, но по-прежнему безукоризненно мохнатыми серыми помпонами.
А мы – только фыркнули в ответ, прошли в комнату не разуваясь, налили себе по стакану двадцатилетнего виски, тщательно оберегаемого хозяевами и стоящего на полке исключительно «для красоты», и уселись, закинув ноги в сравнительно чистых кроссовках на аккуратный журнальный столик.
А что?
Я дома часто так делаю.
У нас так принято…
…Почему-то мне кажется, что чувства хозяев по отношению к нам в этой гипотетической ситуации будут вполне себе даже фашистскими…
Это я к чему говорю?
Да к тому, что в менталитете, к примеру, горских народов женщина в юбке выше колен – женщина легкого поведения. Это для них – непреложная истина, вбитая (иногда в буквальном смысле этого слова) в их кучерявые головы еще в таком раннем детстве, что вытравить ее в более зрелом возрасте – весьма и весьма затруднительно.
Так что ежели гордый и носатый представитель солнечного юга хватает вашу жену в ресторане вашего родного города за задницу – тут, извините, ничего личного.
Такой менталитет.
Это вам хреново, а у него – национальная традиция, которую вы должны уважать…
…И у вас после этого будет только два выхода.
Либо элементарно научить его пользоваться в вашем доме тапочками – а это, во-первых, непросто, а во-вторых, будет сопровождаться несмолкающим воем целой тучи «правозащитников».
Либо приучить свою жену пользоваться хиджабом.
Третьего не дано.
Дао Ильи Лохматого
…Меня всегда, врать не буду, интересовало, как такой анархически настроенный черт, как поэт и революционер Илья Эренбург, сначала умудрился стать убежденнейшим сталинистом, а потом этот самый сталинизм в себе «безжалостно и жестоко преодолевал».
Меня вообще тот период развития культуры всегда мучительно интересовал, а Эренбург в нем – фигура более чем знаковая.
Большевик-подпольщик, ленинец одного из первых, еще дореволюционных призывов, вынужденный эмигрировать в Париж, где послал далеко и надолго и большевиков, и самого Ильича, и умудрился стать одним из самых интересных богемных парижских поэтов и вообще персонажей.
Все-таки быть одновременно личным другом, скажем, Модильяни и Пикассо, и оставаться одним из любимых авторов Ульянова-Ленина – это, я почему-то так думаю, – довольно непростое занятие, ага.