- Я ждала тебя. - Сверкнув чёрными глазами (они и правда были чёрными, блестящими, как перья дрозда: различить грань меж радужкой и зрачком оказалось бы невозможным), Энрика подвинула к Венди непрозрачный флакон зелёного стекла. - Надеялась, что это поднимет тебе настроение после встречи с этим figlio di puttana, который смел зваться твоим отчимом.
...хотя Энрика и так не особо сдерживалась - чем весомо пополнила Вендин словарный запас.
Иногда Венди задумывалась, должна ли она действительно стучаться и что предписывает в таких случаях этикет. Этого ни мама, ни гувернантка ей не рассказывали, да и в Морнэй-холле ей в голову не приходило заглядывать к слугам. Но каким бы замечательным собеседником ни был Эдвард, одних бесед с ним не хватало, чтобы не чувствовать себя в тюрьме, отрезанной от остального мира; а случайной встречи с Энрикой в саду и обещания италийского десерта оказалось достаточно, чтобы Венди пошла за ней в буфетную - и приходила ещё не раз. Когда Венди впервые увидела Энрику, сидящую у Вардтонского пруда, она подумала, что к лорду Мефистофеля заглянула одна из его любовниц (Эдварду их приписывали чуть ли не дюжину): мелкие колечки распущенных тёмных кудрей ниже талии, сизый бархат простенького, но изящного платья, чувственная белозубая улыбка, гладкое чистое лицо - и эти глаза... манящая тьма, ночные озёра, раскрашенные лунными бликами, чёрная глубина, таившая неясные, но волнующие обещания...
Наверное, только Эдвард мог позволить себе взять в камердинеры глейстига, цокавшего по особняку оленьими копытцами, а в шеф-повары - италийку-лауру, что обыкновенно славились отнюдь не кулинарными талантами. Как просто сказала сама Энрика во время одной из бесед, если бы не Эдвард, она, как многие подобные ей, сейчас развлекала бы «богатеньких rompicoglione*» в борделе. Что такое бордель, пришлось разъяснить отдельно - как и многое другое; Аддерли во время подобных разъяснений неизменно очень строго и многозначительно кашлял, Кит делал большие и страшные глаза, но Энрика оставалась невозмутимой. Венди же давно смирилась с тем, что истинной леди, какой хотела видеть её мама, ей уже никогда не быть. Маму ужаснуло бы уже то, что леди Виннифред Морнэй пьёт чай в буфетной с прислугой; о прочем и говорить не приходилось.
(*прим.: Мудак, засранец (ит.)
...твоя мама - убийца...
- Т-так вы знаете. - Обведя взглядом морщинистое лицо Аддерли и смуглое - Энрики, Венди заглянула в оленьи глаза Кита: они были серебристо-зелёными, как росистый мох. - И что же ещё вы знаете?
- Это наша работа, леди Венди, - невозмутимо ответил Кит. - Знать о вас порой даже то, чего не знаете вы.
Гладко забранные волосы и золотистые бакенбарды делали веснушчатое лицо камердинера не таким возмутительно юным, каким оно могло бы быть - и даже так он казался немногим старше Венди. Она не знала, так ли это на самом деле. Низшие фейри, к каким относились и глейстиги, жили не так долго, как их высшие собратья, давно ушедшие на Эмайн Аблах - Яблоневый Остров, благословенный край, лежащий не столь далеко от Харлерских берегов, но отделённый от них завесой чар, прорваться сквозь которые простые смертные могли, лишь заплатив высокую цену. Однако старились они всё равно медленнее людей, и срок им был отмерен больший.
- Хороший слуга обязан угадывать желания хозяина даже прежде, чем их выскажут. Не располагая информацией о нём в должной степени, сделать это затруднительно, - добавил Аддерли сухо. - Вынужден сказать, леди Виннифред, я решительно против того, что вам собираются предложить.
- И будь на твоём месте кто угодно другой, patatina, я бы согласилась с Аддерли, - сказала Энрика. - Я прочла бы проповедь о том, что трагедию надо пережить своими силами. Что боль надо принять и переждать, и утихнет она, лишь если исцелить рану, которая её порождает. Что забытье - не выход. Но вам с Эдвардом предстоит слишком важное дело, чтобы ты могла позволить себе терзания. - Она коснулась крышки флакона, провела пальцем по эмалевому крылу серебряной бабочки, сидевшей на круглой стеклянной пробке. - Терзания... порой заставляют нас творить глупости. Не говоря уже о том, что узнанное будет мучить тебя, а тебе и так хватит мучений.
Слуги знали всё. Это был негласный закон, до которого Венди давно могла бы дойти своим умом, если бы не воспитание. В Морнэй-холле слуг почитали за мебель, а ты не задумываешься, разговаривая с кем-то по душам, что в этот миг твою тайну слышит ещё и письменный стол.
Нет, они всегда обходились со слугами хорошо: истинным аристократам нет нужды возвышать себя за счёт принижения тех, кто и так стоит ниже, а воспитанный человек даже в минуты гнева не будет срывать злость на ближайшем стуле, верно? Однако в Морнэй-холле Венди никогда не задумывалась, о чём думают и что чувствуют те, чьими усилиями она просыпается в тепле и засыпает сытой. Слуги просто были - и всегда были рядом, хоть и держались предельно незаметно. А если кто-то всегда остаётся рядом, он неизбежно узнаёт то, что ты порой хотел бы оставить неузнанным.