— Нормально.
— Хочешь что-нибудь узнать?
— Вообще-то, да.
— Слушаю?
— Мама, правда, что люди любят друг друга? — он едва сдержался, чтобы голос предательски не дрогнул и не выдал, как ему на самом деле важен ответ.
— Правда, — «Надо же, как Анатолий угадал», мелькнула у нее мысль.
— А за что?
— Кто за что. Но чаще за то, что можно довериться, поделиться своим теплом и получить тепло взамен. Говорят, самые крепкие браки там, где дружба переросла в любовь.
— Как это? — в темноте ей не были видны жадные глаза сына, но его тон не оставлял сомнений: время откровенности пришло.
— Это когда, встречаясь, люди просто дружат. Говорят обо всем на свете и неожиданно понимают, что согласны друг с другом. Их радует почти одно и то же, они к одному и тому же стремятся, понимаешь?
— Да.
— Ну вот. Забавно, что такая духовная близость на время делает людей словно слепыми. Они не видят, как красивы, не хотят жить вместе. Но это потом приходит. Разум берет верх и показывает чувствам, кого следует любить. Вот.
— Спать друг с другом? — от его вопроса она вздрогнула, но заставила себя говорить правду безо всякого стеснения.
— Конечно, и это тоже.
— А это не противно?
— Только если человек противен. Но с таким все делать противно, не только спать.
— Мам, а, правда, что женщины делают это за деньги?
— Боже мой! Не все, конечно! За деньги это делают только испорченные или запутавшиеся.
Она прикрыла глаза ладонями. Нет, не таких вопросов она ждала от сына, насидевшегося в одиночестве и темноте. Почти таких…, но. Вопросы Дмитрия прыгали от одной темы к другой, и он явно не запоминал ответы на них. Он искал в ее словах что-то свое, особенное, и, похоже, не находил. Ей очень хотелось донести до его понимания весь сокровенный смысл таких понятий, как любовь и дружба, но она не могла не видеть, что простые, истинные ценности ему неинтересны. Его привлекала оборотная сторона, темная, тайная. Теплота объятий была ему незнакома, так зачем узнавать об этом что-то еще?
Мир ее сына исказился, как только в него перестал попадать солнечный свет. Она силилась разглядеть его лицо, прочесть в его чертах, что еще не все потеряно, что жажда доброты и нежности еще теплится в его глазах, но натыкалась на мрачную завесу, скрывающую правду.
— Мама, скажи, — голос его был хриплым, как ей показалось от возбуждения, — правда, что наш сосед спит со своей дочерью, этой, Юлей, кажется?
Она медленно отняла руки от лица. Разговора не получилось. Жаль, что милый доктор ошибся, но, как говорится, что есть — то есть. Где он, этот испорченный пацан, умудрился получить такие сведения?! Что ему за дело, совершается ли поблизости бессовестный акт, или дочь с отцом просто дурачатся?!
Мам?! — голос стал злым и настойчивым.
— Не знаю, — она постаралась и сыграла полное равнодушие. — Юле уже шестнадцать, она, конечно, еще совсем девочка, но ей пора бы и самой понимать, что можно позволять мужчине, а что нет.
— А если он ее не спрашивает?
— Дима, а откуда тебе известно, что Олег спит с Юлей? — она намеренно проигнорировала его вопрос. Вообще пора прекращать этот ликбез с четырнадцатилетним подростком! И телевизор она унесет, обязательно унесет! Завтра же!
— Видел в окно.
— Тебе показалось.
— Нет!
— Но ты же ночью только глядишь по окнам! Что там можно увидеть, ночью-то?!
— У них свет горел.
— Милый, это еще ничего не значит. Забудь.
— Я не думаю, что мне показалось, — сердито пробурчал он ей вслед, оставляя за собой последнее слово.
Ей и вправду пора было уходить. Теперь, после такого поворота их с сыном беседы, ей просто необходимо вновь встретиться с Анатолием. Сначала она собиралась на встречу с ним только из-за овладевшей ею симпатии, но сейчас ей требовался совет специалиста. Только бы скрыть свое увлечение от Дмитрия.
— Спокойной ночи, — тихо сказала она, придержав дверь, чтоб не хлопнула. — Спи спокойно и постарайся обо всем забыть.
Внизу, стоя в своей спальне у комода, на котором разместился сверкающий музыкальный центр, Галина долго перебирала в руках диски с записями Илиги и уговаривала себя потерпеть до завтра. Ее настроение требовало музыкального фона, но, приученная сыном к дисциплине, она не решалась открыть дисковод.
Неужели не настанет такое время, когда музыка польется нежными аккордами над ее садом, качая облака, уносясь в синие дали поднебесья?! Неужели она до старости будет вынуждена, словно вор в тишине чужого дома, красть собственное наслаждение, прятать его в закоулки памяти и торопиться уйти, унося свое сокровище от невежественных хозяев?! Кто придумал ей такую жизнь? Кто решил за нее, что нельзя петь, нельзя смеяться и приглашать в дом друзей, нельзя любить?!