— Чепуха какая! — изобразила она возмущение. Но если б он знал, от чего так исказились ее черты. — Хватит, Дима, прошлым жить. Ты почти здоров, скоро на улицу пойдешь, может, в институт поступишь. О каких проблемах ты вообще говоришь?!
— Ты, правда, так думаешь? — удивленные серые глаза остановились на ее лице.
— Правда, — она пожала плечами. — Ты, что, сам не видишь, как изменился?
— Вижу, но думал, ты не заметила. Думал, тебе Егор дороже.
— Что за мысли такие?! — она заставила себя спрыгнуть с кровати, обуться и подойти к нему. Он смотрел на нее, не отрываясь. — Обнимешь меня? — протягивая к нему руки, она молилась, чтобы он не обратил внимания на ее дрожащие пальцы.
Он позволил ей обнять себя, и даже на секунду прижался к ее прохладной щеке своим разгоряченным лбом. От нее пахло хорошими духами, свежестью. Ее одежда была чистой, модной, яркой. Но какая-то нотка в этом аромате взаимного доверия и сыновней преданности фальшиво вторглась в красивую мелодию, искажая ее. Что-то с его мамой было не так. Что, сейчас он сказать не мог, но позже он обязательно разберется.
Она вышла от него веселая, успокоенная, но с твердым намерением прекратить всяческие визиты в дом Карины. Ей казалось, что, стоит только переступить порог дома, где носится со своими машинками и паровозиками Егорка, сын тотчас поймет, как замирает ее сердце и теплеет на душе от присутствия маленького серьезного мальчишки, составившего значительную конкуренцию самому Дмитрию.
Он смотрел в окно на солнечный осенний сад, заботливо очищенный матерью от опавших листьев, и напряженно думал. Врала или нет? Он же не слепой: она в восторге от Егора. Стала бы иначе занятая взрослая женщина тратить время на чужого ребенка, когда дома есть свой, нуждающийся в опеке, внимании и лечении. Но тогда, как понимать ее легкомысленный отказ. Ему понравилось: ровно, серьезно, без истерик, сентиментальных сравнений и прочей женской ерунды. Сказала по делу и перевела разговор на другую тему. Пусть так и будет, и не дай Бог повернуться иначе.
Дима стал снова смотреть в окно. Осень, почти зима. Может, поэтому у него такое плохое настроение, и жжет что-то изнутри, и торопит, и мешает сидеть на месте. А еще Егорка этот — ангелочек в кепочке! Почему он так раздражает его? Ну, живет себе человечек, растет! Ненавижу! Хоть бы он под машину попал! Мать, наверное, реветь будет; ничего, он хоть развлечется. Дмитрий зажал рот ладонью. Тошнота, замешанная на ненависти, подступила к горлу, вызвала пустые спазмы, и отпустила. Жгучая точка посередине живота забилась, затряслась, распирая его, как росточек тополя асфальт. Он закричал, успев отпрыгнуть от окна и зажать рот подушкой. Крик перешел в вой. По спине катились капли пота. Тихо — тихо, нельзя! На этот раз нельзя идти на поводу у желаний, это — не тот случай! Вой шел сам по себе и пропадал в подушке, угасая на самой низкой ноте. Когда же это кончится?!
========== Часть 20 ==========
20.
Обещанное матерью бабье лето в полном смысле этого определения, конечно, не наступило. Ночами стояли крепкие заморозки, днем из приоткрытого окна тянуло холодом, но небо поражало своей чистотой. Синь была такая безоблачная, радостная, праздничная, что люди высыпали на улицу прогуляться, надышаться солнцем перед равнодушной, мертвой зимой. Дима не был бы исключением, если б не болезнь. Он открывал створки, поворачивая ручки на рамах прямо сквозь портьеры, и стоял подолгу рядом с окном, вдыхая свежесть пополам с запахами земли и листьев. Даже летом он так не наслаждался воздухом. Может быть, мать права, и он действительно выздоравливает.
С улицы доносились оживленные голоса, два из них он узнал: Егор и мама. В этот субботний день — ее законный выходной — она, конечно, как и все обитатели пригорода, постаралась найти время для прогулки, и, конечно, в обществе Карины и ее сына. Зачем же было обманывать его, он же не слепой. Дмитрий осторожно приоткрыл портьеру: мама стояла, болтая с Кариной, а Егорка носился по дороге с какими-то соседскими мальчишками, истошно крича, и кидаясь в них мелкими камушками. Приятели в долгу не оставались. Смех и возня заглушали все остальные звуки, в том числе, и голос мамы. Ему очень хотелось бы послушать, о чем она рассказывает Карине с таким оживленным, чуть кокетливым видом. Впервые он всерьез задумался о том, что у окружающих его людей может быть своя жизнь с какими-то целями, тайнами, желаниями, бедами, мечтами. Это было не очень радостное открытие. Сразу обнажалась его собственная никчемность, бесполезность. Зачем он? Почему он живет? Почему он, а не кто-то другой, вынужден безвылазно сидеть в четырех стенах, бережно храня кожу от лучей солнца, того же самого солнца, которому другие молятся, солнца, под которым зреют яблоки, растут дети?!