Два с половиной часа сказки пролетели, как это всегда и бывает, словно один миг. Буквально только что сверкал, благоухал, аплодировал стоящий в восторге зал, и вот уже снова зима, и ее возбужденный, счастливый, и уже чуть погрустневший спутник, помогает ей накинуть шубу поверх шелкового вечернего платья.
Они целовались, как школьники в подъезде, задержавшиеся с дискотеки домой, ошалев от любви. Этот вечер, весь в миллионах огней, а позже — в миллионах снежинок, сыпавшихся с неба прямо на непокрытые головы, определенно был началом чего-то нового, пока чужого, но прекрасного.
Ровно в десять Галина повернула ключ в дверях своего дома. Радостно вилял хвостом заждавшийся Барк, глядя, как хозяйка торопливо стирает размазавшуюся помаду, зачерпнув горсть снега. Пес не понимал ее действий, но тайну хранил надежно.
========== Часть 23 ==========
23.
Как только мать уехала, он отложил книгу и поднялся с постели. Одиночества он не ощущал, напротив, было даже как-то просторно, легко и непонятно. За окном быстро стемнело, еще бы — конец ноября, и, кажется, начинался снег. Как и все люди, знакомые с чудачествами погоды, Дмитрий отдавал предпочтение снегу перед дождем. Нудный стук холодных капель он ненавидел, а вот томную пелену, застилавшую небо и просыпающуюся на землю белой ватой, обожал, хотя на его жизнь, по большому счету, не должны были влиять ни те, ни другие виды осадков.
Но легкость и чувство простора вдруг оставили его. Что-то загудело в голове, сердце забилось часто-часто, во рту пересохло. Он прошелся по комнате, в страхе сжимая и разжимая вспотевшие ладони. Пот катился по спине и по лбу, стекал на виски. Что с ним? Что? Надо выйти! Он бросился к двери, распахнул ее, и тут же сквозняком его качнуло назад. Мокрый лоб обдало живительной свежестью, и он обессилено сел прямо на пороге своей комнаты, уставясь в пустоту застеленной дорожкой лестницы.
Внизу хлопнула дверь, и тут же часы в холле пробили десять. Мама все же удивительная женщина: сказала в десять, и вот — пожалуйста! Конечно, привычных звуков, сопровождающих ее возвращение, ждать не приходится: ей же не надо готовить ужин, брякая посудой, но все равно от ее присутствия, даже немого, сразу становится легче.
Дима переполз через порог, где просидел с гудящей головой часа полтора, обратно в спальню, и тихонько прикрыл дверь, толкнув ее кончиком большого пальца ноги. В голове прояснилось, темнота перестала давить на грудь, захотелось даже поговорить с мамой, но она все не шла.
Стоя у подножия лестницы, и держась за перила, Галина, уже переодевшись в домашний брючный костюм клюквенного цвета, решала непосильную для счастливого сегодняшнего вечера задачу: идти к сыну, или лечь спать, так и не пожелав ему спокойной ночи. Трусливая душонка вместе с исстрадавшимся сердцем тянули ее вниз, здравый смысл и сильный страх все напортить чуть не за волосы тащили вверх. Она словно отупела и онемела, только руки жили своей жизнью, цепляясь за перила, да ноги медленно переступали со ступеньки на ступеньку. Оказавшись у двери сына, она нажала на ручку и тихо позвала:
— Дим, я приехала. Можно к тебе?
— Входи, конечно.
Она медленно вошла, нацепив «дежурную» улыбку. Почему-то именно сегодня, сейчас, ей было непомерно тяжело, но шаг сделан.
— Ты еще не ложишься? — спросила она, заметив тщательно заправленную кровать. — Хочешь почитать, наверное, да?
— Да, — его односложный ответ ей совсем не понравился; к хорошему быстро привыкают, а Дима уже больше двух месяцев вел себя почти, как здоровый, и короткими фразками от нее не отделывался. Что-то определенно было не так.
— Дим, ты как? — она подошла ближе к креслу, где он сидел по своему обыкновению, и села по-турецки прямо на ковер. — Эй, милый?!
Он посмотрел ей прямо в лицо и кивнул:
— Говорю же, нормально! — книгу он сразу закрыл, заложив место, где читал пальцем, и нетерпеливо склонил голову. — Ма, что со мной может быть не так?
— Ну, может, ты скучал, или страшновато было… — пожала она плечами, но тут же продолжила, — ладно, забудь. Нормально — это хорошо, я не пристаю.
— Ты мне чаю можешь принести, приставучка? — улыбнулся он. — Я же с шести часов ничего не ел.
— Конечно, — рассмеялась она и тут же вздрогнула. Вздрогнул и сын, резко поворачивая голову к окну. Сильный, завывающий, трясущий, казалось, весь мир за окнами, гул, треснул о стену дома чуть не ком снега, и рассыпался дребезжанием подоконника.