— Тверд, плыви, — на своем иноземном наречии кинул Богдан мальцу, еще и года не разменявшему. Тельце слабовато, но ежели дух не сломлен, плоть воспитать да натренировать можно. Так и рассудил Нерус, окунув Тверда в небольшое озерцо. Карапуз вытаращил глазищи испуганно, дернулся под водой и рванул на поверхность, за жизнь сражаясь!
Так научился плавать первее ходьбы. Богдан упорствовал, порой зверствовал — то дыхание задержи, то нырни на большую глубину, то под водой останься, покуда можешь терпеть. И до того малец приноровился в воде плескаться, что порой думать начинал, что это и есть его родная стихия. Что ничего лучше воды не бывает!
Как только Твердомир окреп, да ногами стал устойчив, Богдан усложнил занятия, подняв над землей — в «воздух».
Для начала приволок из леса толстое бревно и наказал княжичу овладеть несколькими простыми упражненими. День, второй, третий… месяц… А бревно поднимал все выше и выше, обучая новым трюкам. Затем в одночасье сменил на
ГЛАВА 2
17 лет назад
Твердомир
Твердомир рос молчаливым, нелюдимым, скрытным. Может то привил ему Нерус, сам обходящий людей стороной, а может люди, которые до конца не верили, что мальчонка выживет и в силу войдет.
На то Тверд не серчал, хватало общения с Богданом. С отцовским телохранителем сложились доверительные отношения. Он считал его учителем во всем, и даже кровный отец не обладал таким влиянием, как наставник.
И вот однажды наблюдая из окна своей комнаты за уроками Богдана и сына, Радомир подивился, как малец проворен и ловок.
— Преведи его ко мне, — крикнул князь своему телохранителю, — пора понимать, чей он сын, а то еще решит, что твой! — усмехнулся в усы, а Нерус нахмурился, но промолчал.
Вот так Тверд шагнул в кровное мужское братство: братьев и отца, который в часы тишины звал младшего княжича к себе, ведя мирные разговоры, но глазами вспоминая лучшие годы со своей женой.
И чем больше смотрел и общался князь с сыном, тем больше убеждался — Твердомир не походил ни на него, ни на братьев, которые были все как на подбор — синеглазые, русоволосые, высокие. Плечи — косая сажень, силища богатырская. Радомир с одного маха головы рубил неугодным!
Тверд же был гибким, как лоза, стройным, как березка. С волосами цвета спелой ржи и стальными глазами, обращающимися в непогожую темень, ежели был чем-то недоволен или зол.
Поставь княжичей рядом, никто бы кровь Радомира в Тверде не признал, разве только те, кто помнил еще Зорицу, любимую жену князя.
Зато отсутствие отцовской руки не смущало Тверда — ему хватало знать, кто его отец, и что он — младший сын великого княжьего рода. А по наставлению Богдана князь в свое время согласился набить на себя и на каждом своем сыне знак принадлежности к роду.
Нерус сам набросал рисунок. И накалывал сам. Потому, как княжичи терпели боль, и выделил самого выносливого и стойкого. И не удивительно, что им оказался Твердомир. Он будто и вовсе не замечал иглы и множественных проколов. Смотрел в одну точку и ждал, когда отцовский телохранитель даст приказ уйти.
Но Богдан и тут ему испытание устроил, чуть усложнил рисунок, добавил цвета… Младший княжич все выдержал. Ни слезы не проронил, ни стона.
С тех пор на груди носил сокола, как символ великого бога — Рода, который и являлся прародителем рода Твердомира. И, по словам Богдана, сила рода в том, чтобы не выпячивали принадлежность к Соколу, а бережно хранили на груди великую птицу, как заступницу, помощницу в военных битвах — силу, объединяющую их всех в одно целое, закрепив ритуал обменом крови: от отца к сыновьям, от брата к брату.
— Каждый из нас принадлежит к какому-то роду! Даже к двум — роду отца и роду матери, — поучал Богдан подопечного.
— А ты, Твердомир, принадлежишь сразу к трем: роду ХаАрийцев — второму из четырех родов Великой расы по отцу, роду ДаАрийцев — первому из четырех родов Великой расы, из которого вышла твоя мать. И… — Нерус встряхнул княжича за плечи, — роду Расенов[1], третьему роду Великой расы. Моей… — Он давно был на службе у князя, но никому и никогда не выдавал секретов своего рода, придерживаясь традиций ХаАрийцев, а вот мальчонке решил поведать. Возможно не надеялся на то, что когда-то у него появится сын, и он сможет передать великие знания, а может отцовская любовь, так некстати проснувшаяся в нем, нашептывала о тайном…