Она предложила тост «за исполнение наших желаний» и посмотрела на Федора.
— Ура! — закричал уже захмелевший Марченко. Федор чокнулся с Рыльской и, отводя взгляд, вдруг увидел возле себя освещенную полноватую шею и начало груди в разрезе платья, и сразу же мысленно увидел плечи и грудь. Он посмотрел ей в глаза, чокнулся еще раз и залпом выпил. Рыльская пила медленно, будто обдумывала или решалась на что-то.
Шатов пил мрачно и молча. Помощник Марченко бегал на кухню «помогать» немке, после чего та входила раскрасневшаяся и избегала глядеть на хозяйку.
Марченко стал предлагать выпить «за красу и гордость Красной армии — Федорушку». Он заметно опьянел. Мария Ивановна подвинула свой стул к Федору.
— Федор Михайлович, вы мне обещали адрес, где можно достать настоящий персидский ковер. На продукты или на деньги — все-равно.
Федор не помнил, когда он обещал ей адрес, но, чтобы отвязаться, назвал знакомого немца.
— Может быть, вы и записочку напишете, Федор Михайлович?
Федор полез за блокнотом в задний карман и, повернувшись, нечаянно коснулся коленом ноги Рыльской. Он хотел отодвинуться, но что-то удержало его, и он сделал вид, что не замечает.
— Так вот и живем, Федорушка! Подальше от царей — голова целей. Гуляй, танцуй, что твоей душе угодно — никто не настучит!
И еще что-то говорил Марченко, что-то говорила Мария Ивановна, что-то отвечал Федор, он и записку написал уже, но все его сознание было сосредоточено на месте прикосновения колена с теплой и упругой ногой Рыльской. Словно через это место в него вливалось какое-то тепло, отчего напрягалось тело и таяла воля. И когда молчавшая Рыльская пошевелила ногой, он не задумываясь сделал то же, и она сразу же ответила едва слышным, будто случайным, встречным движением. И он посмотрел отрезвевшим взглядом ей в глаза и увидел в них твердую решимость и серьезность, с какой солдаты ходили в бой, и вдруг понял, что что-то случилось такое, от чего он уже не имел права уйти и обидеть эту женщину. Именно — обидеть, он так и подумал. И она это поняла и побледнела.
— Федорушка! Милый! Давай споём! Катюша, что Будем петь? Какие же мы русские без песни! А?
Рыльская молча встала и отошла к окну.
— Давайте, но что?
— «Огонек», — предложила Марченко.
— Давайте «Огонёк». Запевайте, Федор Михайлович, — словно приглашая на что-то значительнее, чем песня, сказала Рыльская, становясь спиной к окну. Она была спокойна и очень красива на фоне красной бархатной гардины.
Все замолчали и смотрели на нее, не узнавая.
Федор поглядел перед собой в тарелку и запел. Контральто Рыльской присоединилось, потом подхватили Марченки, и помощник.
Федор пел, не отрываясь от тарелки, чувствуя на себе взгляд Рыльской.
К концу песни Марченко только мычал и, раскачиваясь в кресле, дирижировал вилкой.
Шатов тихонько пересел в кресло у книжной полки и слушал. Лицо его было так же неподвижно, только по лбу пошли красные пятна. Он взял с полки какую-то книгу иллюстраций и, положив на колени, медленно перекладывал листы, будто разглядывал не книгу, а как она устроена.
— А знаете, как у нас в Ростове поют «Огонек»? Продолжение? — весело спросил помощник, когда пропели последний куплет. Было видно, как ему хотелось поразить собравшихся.
— Давай! — пьяно махнул вилкой Марченко. Помощник озорно повел глазами и тряхнул чубом:
Марченко так и грохнул:
— Вот это да! «Другой прикуривал»! Молодец!
Рыльская села.
— Как вам нравится продолжение, Федор Михайлович?
— А вам?
— Бывает. Такая уж солдатская доля! — и засмеялась.
«Думает, что у меня дома осталась девушка», — подумал Федор и тоже рассмеялся.
Вдруг Шатов громко хлопнул книгой и встал, пряча и карман «вечное» перо. Зачем ему понадобилось перо, никто не заметил.
— Пойду, — и, не прощаясь, тяжело пошел к двери. Хозяйка рукой показала помощнику проводить Шатова. Тот понимающе мотнул чубом и исчез.
— Ну, теперь совсем по-семейному давайте! Что будем петь? Катя, Федя!
Федор и Рыльская оглянулись. У Федора кружилась голова, он уже ничего, кроме Рыльской, не видел.