— Говорил я ей — брось ты возиться с этим барахлом! Нет, надо ей ковер, шубу, то да се. Одним словом — баба! Через неделю, как ты улетел, поехала и она. Ну, а дома ночью бандиты налетели, все забрали, а ее ножом в спину: раз из Германии, — значит, есть, чем поживиться. Слава Богу, сегодня телеграмму получил — лучше ей. Нет, хватит с меня Германии! Не доведет она до добра — помяни мое слово, Федорушка. Вот твою сестру посадили за работу на русской фабрике при немцах, а придет время — нас станут сажать за то, что на немецких работали. Не раз, ведь, было. Уезжаю! Бросаю все к чорту и уезжаю! И тебе, Федя, советую — бросай все к лешему и катай ко мне на комбинат. Архангельск тоже город. Буду тебя в командировки посылать в Москву, при комбинате квартиру дам, не то, что в Москве, а настоящую! А? Никакой Делягин тебя у меня не достанет. А там и за сестру начнем хлопотать.
Катя молча смотрела на Федора, словно ждала, что он ответит.
— Да… может быть, вы и правы, Николай Васильевич… Спасибо… Ох, совсем забыл! Извините, — так и не ответив, побежал на кухню.
Стал носить тарелки с едой.
— Вам помочь, Федор Михайлович? — Катя встала, чтобы идти с ним на кухню, но Федор поторопился отказаться.
Она подумала, что он не хочет оставаться с ней без Марченко, и настроение у нее снова испортилось.
В кухне Инга нарезала ветчину.
— Тебе лучше уйти, Инга, начинает темнеть.
— Я мешаю? — тихо спросила девушка и тут же сняла фартук.
— Ну, почему мешаешь? Ты, ведь, знаешь… — раздражаясь на нее, на себя и на гостей, вспылил Федор.
— Хорошо.
Они молча дошли до входной двери: она впереди, обиженная, готовая вот-вот расплакаться, Федор сзади, с тарелками в руках, чувствуя неловкость за свою раздражительность. Он хотел проститься с нею, но руки были заняты и он только громко, чтобы услышали в столовой, сказал:
— Ауфвидерзеен!
— Кто там у вас, Федор Михайлович?
— Уборщица, — как мог безразличнее ответил он.
Кате снова стало легко, — значит, ошиблась: там тоже был посторонний.
За едой разговор долго не клеился, но потом свернул на тему об охватившей Советский Союз эпидемии преступности. Федор рассказал о Москве, о милиционерах на каждом углу, о безногом Седых, о банде «Черная кошка», наводившей ужас на все города Союза.
Разговорился и Марченко. Он рассказал о генерал-майоре Мальцеве, которого знал раньше в Омске — был начальником Омского НКВД, а теперь приехал «делать революцию в Германии», как выразился Марченко. Мальцев рассказывал о «бандах» на Кавказе, в Балтике и Западной Украине. «Банды» в сотни человек грабили советские государственные магазины, склады, банки, убивали милиционеров, членов партии, часто раздавали населению награбленное. На борьбу с этими партизанами (Марченко так и сказал — «партизанами») было брошено несколько дивизий.
— Нет-нет! Домой! Еду домой! Пусть бандиты, пусть партизаны. На них оружие найдется. А вот с этой Германией попадешь в такое, что никто в мире не поможет, — Марченко встал и, хлопнув ладонью по столу, вышел из комнаты.
Катя словно только этого и ждала — она быстро взяла свою сумку и торопливо что-то из нее вынула.
— Ответьте мне, Федя…, в Карлсхорст…, до востребования…
Федор, тоже торопясь, взял письмо и спрятал в карман кителя. Потом также молча взглянул на нее. Катя измученно улыбнулась ему.
Глава пятнадцатая
«Жизнь моя, единственный, любимый, вот уже три дня, как ты в Берлине. Я не отхожу от телефона и жду, что ты позвонишь, и я услышу твой голос. Если выхожу в другую комнату, — оставляю двери открытыми, чтобы не пропустить твоего звонка. Часами лежу на диване рядом с телефоном и все жду, все жду, жду…
Но ты не звонишь. Я провожу дни, мысленно разговаривая с тобой. Ночами лежу в темноте и сотый раз переживаю наши редкие встречи и ту ночь, которая никогда не вернется. Если бы ты знал, как я, мучилась от стыда за нее.
Ужасно было стыдно, не хотелось жить, но теперь прошло… Ведь ты, наверно, подумал, что «с жиру»? — Вот подумала — и опять стыдно. Ну, ничего, главное, что ты не звонишь и, видно, не позвонишь. Я не сержусь и по-прежнему жду.
Твое единственное письмо всегда со мной. Выздоровела ли твоя сестра? Мне хочется когда-нибудь, встретить ее — она, наверно, похожа на тебя. Только что звонили. У меня перехватило дыхание — вдруг ты! Не переставая, надеешься на чудо. А оно, ведь, уже произошло, Федя! Но об этом потом… Это был знакомый мужа, я сказалась больной и вернулась к мыслям о тебе и своему ожиданию. Я никого не хочу видеть, мне никто не нужен, кроме тебя, мой сероглазый. И теперь самое главное, про чудо — я буду тебя иметь! Буду! Удивляешься? Я даже не буду иметь, а уже, понимаешь, уже имею! Тихо радуюсь и жду дня, когда обниму твоего, нашего, Федя, сына.