Алексей нахмурился.
- У меня гармонь сломана...
- И-и, неужели? Что ж ты раньше не сказал! Да я бы теперь уж ее поправил! Я же гармонии когда-то делал!
Алексей чуть не заплакал с досады и стыда: гармонь была в совершенной исправности.
И вот хмурые, против собственной воли, все восемь кашеедов сидят и поют:
Мужики, бросай гадать,
Надо лошадь запрягать.
Посмотри, мы всем селом
Государству хлеб везем.
Сорокопудов буйно дирижирует, и рыжая голова его пылает на восходящем месяце.
*
Все коммунары стояли растерянные, улыбающиеся. Утро - свежее, с ветерком и росой - играло на их лицах. Рыжий хватался за живот и покатывался со смеху.
- Черти, за кого ж вы меня приняли? Ха-ха-ха! А я смотрю: что они частушки, как в церкви поют, на похоронный лад! А им хлеба жалко!
- Да нет...
- Ну, какое там...
- Ладно, ладно, я сразу догадался. Ну чудаки! Вы уж думали, я все дело вам завалил, в гроб вогнал, ограбил... Ух ты, мол, рыжий чорт, вот этим бы вальком от плуга бы тебе по темени... Верно? Верно, ведь?!
- Да что ты...
- Ну как же ты...
- Ах вы, черти, молокососы! Вам воспитания нехватает! Поняли теперь, в чем дело? Я вам расцвет сделаю! Сколько вы потеряли - по спекулятивным ценам - четыреста рублей? Так. Считаем. А вот приезжаем мы завтра на станцию и я заявляю: "Коммуна отдала все! Поддержим коммуну!" Враз местный комсомол организует субботник. И один день работы железнодорожных мастерских покрывает к чортовой матери убыток! Покупай чего хотите: коров - коров, лошадей лошадей! А затем шефство... Да мы трактора добьемся, чорт возьми! Во, брат! И вам радость и государству торжество! Энтузиазм масс не учли, кашееды...
- Ладно, ладно, не сердись, - улыбается сконфуженная Настя.
Да и все сконфузились.
Алексею хочется расцеловать рыжего. Такой он лохматый, приятный, свой...
По селам, по деревням ехал обоз. Впереди на пяти подводах сидели голосистые девки, гармонисты, балалаечники. Настя, Паша, Катерина и Анютка пели звонче всех.
Алексей растягивал гармонь.
*
Не прошло недели после красного обоза, как снова примчался на тряской двухколесной таратайке рыжий Сорокопудов.
- Братцы мои! Я снова за хлебом. Дело-то какое! Оказывается, в нашем округе правый уклон практику проделал. Указали уменьшенные контрольные цифры. Вдвое, втрое! Выясняется и большая площадь засева и больший урожай! Я проверял планы в уезде, так в вашей Жуковке скрыто от обложения не больше не меньше как сотенки десятин! Неудобью, пустошью числилась! Показано было, что у вас по двенадцать сажен на едока в поле, а их пятнадцать. Я это дело разберу!
Анютка подошла к нему и попросила взять ее в помощницы.
- Идет. Записывать будешь. Писать умеешь?
- Умею.
- А стрелять умеешь?
- Плохо...
- Пойдем, научу... А то как бы нам где-нибудь по темечку обухом не стукнули.
Анюткино воинственное сердце ликовало. Они пошли к оврагу. Сорокопудов взял газету, сложил вчетверо и красным карандашом нарисовал сердце.
- Ну, давай палить! - Он вынул маузер. - Учись.
Звонкая пуля жадно влепилась в сердце.
Анютка уцепила револьвер. Длинный нос его никак не хотел глядеть прямо, клонился в землю.
- Не годишься ты для маузера, - сокрушенно заключил рыжий, - отстрелишь себе большой палец ноги.
Рука Анютки не подошла и к нагану. Тогда Сорокопудов полез за голенище, вынул браунинг второй номер. Анютка выстрелила. Пуля зарылась в траву. Рыжий совсем опечалился и полез в боковой карман кожаной куртки. Маленький браунинг совсем был незаметен в его широкой руке.
- Ну, уж если этот не по тебе, тогда ты в помощники не годишься.
Анютка целилась со всем вниманием. Выстрел попал в цель - левый край сердца дрогнул от пули. Сорокопудов пришел в восторг, и Анютка для его радости повторила несколько раз свою удачу. Все сердце было расстреляно.
- А в человека все равно не попадешь.
- Почему? - задорно тряхнула головой Анютка.
- Женская рука дрогнет.
- Становись - увидишь!
- Спасибо! Я ее научил - и она ж меня безработным хочет сделать? Ловка девка. Ну, однако, пойдем щупать куркулей.
- Кого?
- На Украине кулаков так зовут. Кур-куль. Кур-куль, зарыл куль. И не один куль! - С веселой присказкой отправился Сорокопудов щупать кулаков.
- Зайдем к этому старичку: четверо ребят, безлошадный - это что-нибудь да стоит.
И они зашли к Чугунку.
- Здорово, старичок! Как поживаем?
- Небо коптим. Тебе не мешаем, - засуровился Чугунок, увидя Анютку.
- Бедно живешь, бедно.
- Как уж бог дает!
- Бог-то у тебя недалеко, через три двора.
- Это как же?
- Не знаешь? А Никишка Салин. Вот твой и бог. Сколько он от твоей земли-то тебе нынче хлеба дал?
- А какое твое дело?
- Законное. А ну-ка, садись, товарищ Валаева, записывай каждый его ответ, чтоб он сказки не рассказывал. Ты, я вижу, дед, сказочник?
- А чего ты ко мне пристал?
- Ты-то мне не нужен, мне до твоего бога добраться. Исполу убирает?
- Ну, исполу.
- Точно. Пиши: Никифор Салин убирает мне землю исполу.
- Зачем же писать? Брось, не пиши! - Чугунок подскочил к Анютке.
- Папаша, не настраивайся. Мы учитываем боговы излишки, а ты здесь при чем?
- А кто мне на весну пахать будет? Вот здесь при чем!
- Спашем.
- А ты ручаешься?
- Головой, со всеми рыжими волосами.
- Ух ты, едовитый! - отошел Чугунок.
- Урожай был, примерно, сам-шест, сам-сем, пудов семьдесят с десятины, а засеву у меня было три десятины...
- Откуда три?
- Пиши, пиши, товарищ Валаева.
- Откуда три, я тебя спрашиваю!
- Папаша, ты, я вижу, вор, жулик. Да-да. Украл у своего государства полдесятины, так и ладно?
- Это ты откуда?
- Ваш прежний председатель сознался.
- Я тут, ей-богу, не виноват, я, как все... Товарищ Сорокопудов, не пиши, не надо про это. Не пиши вором!
- Милый человек, это я к разговору. Этого не напишем. Так, значит, бог-то твой забрал у тебя сто пудиков хлебца... Это хорошо. Пиши, товарищ Валаева, пиши.