– Что случилось? – спросил я.
– Заходите, – сказала она. – Чувствуйте себя как дома.
Она неуверенно развернула ходунок и, с трудом переставляя ноги, пошла по коридору. Она тяжело дышала, воздух со свистом вырывался из груди. Я двинулся за ней, а Джо закрыл дверь и последовал за мной. Коридор был узким, с высоким потолком, и вывел нас в гостиную с деревянными полами, белыми диванами, белыми стенами и зеркалами в рамах. Мать направилась к дивану, повернулась к нему спиной и рухнула на него. У меня возникло ощущение, что она утонула в подушках.
– Что случилось? – снова спросил я.
Не желая отвечать на мой вопрос, она отмахнулась нетерпеливым движением руки. Мы с Джо сели рядом.
– Тебе придется нам рассказать, – требовательно сказал я.
– Мы проделали такой путь, – добавил Джо.
– А я-то подумала, что вы просто решили меня навестить, – сказала она.
– Нет, ты так не подумала, – возразил я.
Мать уставилась в какую-то точку на стене.
– Ничего особенного, – неохотно сказала она.
– А мне так не кажется.
– Это всего лишь неудачный выбор времени.
– В каком смысле?
– Мне не повезло, – продолжала темнить мать.
– В чем?
– Меня сбила машина, – наконец призналась она. – У меня сломана нога.
– Где? Когда?
– Две недели назад, – ответила она. – Прямо у дверей моего дома, здесь, на улице. Шел дождь, у меня был зонтик в руках, и он закрывал мне обзор. Я шагнула вперед, водитель увидел меня и нажал на тормоз, но дорога была мокрой, и машина двигалась на меня, очень медленно, как при замедленной съемке, а я была так потрясена, что стояла и смотрела на нее. Я почувствовала, как она ударила в мое левое колено, очень мягко, точно поцеловала, но кость сломалась. Больно было ужасно.
Я вспомнил, как корчился в маслянистой луже громила на парковке перед стрип-клубом неподалеку от Бэрда.
– Почему ты нам ничего не сказала? – спросил Джо.
Она не ответила ему.
– Но нога ведь заживет? – спросил он.
– Конечно, – успокоила его мать. – Это ерунда.
Джо посмотрел на меня.
– Что еще? – поинтересовался я.
Она продолжала смотреть на стену. Снова отмахнулась от моего вопроса.
– Что еще? – повторил Джо.
Мать взглянула на меня, потом перевела глаза на него.
– Мне сделали рентген. Я пожилая женщина, по их представлениям. Они считают, что пожилые женщины, которые ломают кости, рискуют заболеть пневмонией. Мы лежим неподвижно, наши легкие заполняются жидкостью, и там развивается инфекция.
– И что?
Она молчала.
– У тебя пневмония? – спросил я.
– Нет.
– Так что же случилось?
– Они обнаружили. При помощи рентгена.
– Что обнаружили?
– Что у меня рак.
Никто из нас довольно долго ничего не говорил.
– Но ты это и без них знала, – сказал я.
Она улыбнулась мне, как всегда.
– Да, милый, я знала.
– Как давно?
– Год, – ответила она.
– Рак чего? – спросил Джо.
– Теперь уже всего.
– Он поддается излечению?
Она только покачала головой.
– А раньше поддавался?
– Не знаю, – сказала мать, – я не спрашивала.
– Каковы были симптомы?
– У меня болел желудок. Пропал аппетит.
– А потом рак распространился?
– Теперь у меня уже все болит. Он проник в кости. Да еще эта дурацкая нога портит мне жизнь.
– Почему ты нам не сказала?
Мать упрямо пожала плечами. Так по-французски и так по-женски.
– А что тут было говорить?
– Почему ты не пошла к врачу?
Некоторое время она не отвечала и наконец произнесла:
– Я устала.
– От чего? – спросил Джо. – От жизни?
– Нет, Джо, – улыбнувшись, ответила она. – Просто устала. Уже поздно, и мне пора в кровать, вот что я хотела сказать. Мы поговорим об этом утром. Обещаю. Давайте не будем сейчас поднимать шум.
Мы отпустили ее. У нас не было выбора. Наша мать была самой упрямой женщиной в мире.
На кухне мы нашли разную еду. Сразу было понятно, что мама запаслась провизией специально для нас. Холодильник был забит продуктами, которые не представляют интереса для женщины, страдающей отсутствием аппетита. Мы поели паштета и сыра, сварили кофе и сели за стол. Внизу лежала тихая, пустынная, безмолвная авеню Рапп.
– Ну и что ты думаешь? – спросил у меня Джо.
– Думаю, что она умирает, – ответил я. – В конце концов, именно поэтому мы сюда прилетели.
– Мы сможем заставить ее лечиться?
– Слишком поздно. Это будет напрасная трата времени. Кроме того, мы не можем заставить ее что-то делать. Когда-нибудь кому-нибудь удавалось заставить ее делать то, чего она не хотела?
– А почему она не хочет?
– Не знаю.
Он только посмотрел на меня.
– Она фаталистка, – попробовал объяснить я.
– Ей всего шестьдесят лет.
Я кивнул. Матери было тридцать лет, когда я родился, и сорок восемь, когда я перестал жить с родителями. Я совсем не заметил, как она состарилась. В сорок восемь она выглядела моложе, чем я в свои двадцать восемь. Я видел ее полтора года назад – заехал в Париж на два дня по дороге из Германии на Ближний Восток. Она была в полном порядке. И великолепно выглядела. Прошло два года со смерти отца, и, как и у большинства людей, этот двухлетний этап стал поворотным. Она показалась мне человеком, у которого впереди еще много лет жизни.
– Почему она нам не сказала? – спросил Джо.
– Я не знаю.
– Плохо, что не сказала.
– Так уж вышло, – проговорил я.
Джо кивнул.
К нашему приезду мать приготовила гостевую комнату: застелила постели свежим бельем, повесила чистые полотенца и даже поставила на прикроватные тумбочки цветы в китайских фарфоровых вазах. Это была маленькая комната, почти полностью заполненная двумя двуспальными кроватями, и здесь приятно пахло. Я представил себе, как она в своем ходунке сражается с пуховыми одеялами, загибает углы, расправляет складки.
Мы с Джо не разговаривали. Я повесил свою форму в шкаф и помылся в ванной комнате. Мысленно поставил будильник на семь часов утра, забрался в постель и лежал целый час, глядя в потолок. Потом я уснул.
Я проснулся ровно в семь. Джо уже встал. Может быть, он вовсе не спал или привык к более упорядоченной жизни, чем я. Или разница во времени мешала ему больше. Я принял душ, достал из вещмешка рабочие брюки и футболку и надел их. Джо я нашел на кухне, он варил кофе.
– Мама еще спит, – сказал он. – Лекарства, наверное.
– Я схожу за завтраком, – предложил я.
Надев пальто, я прошел квартал до магазинчика на улице Сен-Доминик. Там я купил круассаны и молоко с шоколадом и принес их домой в вощеном пакете. Мама все еще была у себя в комнате, когда я вернулся.
– Она совершает самоубийство, – сказал Джо. – Мы не можем ей это позволить.
Я промолчал.
– Что? – спросил он. – Если бы она взяла пистолет и приставила его к голове, ты бы ей не помешал?
Я пожал плечами.
– Она уже приставила пистолет к голове. И нажала на курок год назад. Мы с тобой опоздали. Она об этом позаботилась.
– Почему?
– Придется подождать, пока она сама нам не расскажет.
И она рассказала. Разговор начался за завтраком и продолжался почти весь день, то возникая, то затухая. Мать спустилась из своей комнаты, после того как приняла душ и тщательно оделась. Выглядела она неплохо, насколько может выглядеть человек, умирающий от рака, со сломанной ногой и алюминиевым ходунком. Она сварила свежий кофе, выложила принесенные мной круассаны на фарфоровую тарелку и поставила их на празднично накрытый стол. То, как она взяла все в свои руки, вернуло нас назад, в детство. Мы с Джо снова превратились в тощих мальчишек, а она была полноправной хозяйкой своего дома. Женам и матерям военных приходится несладко. Некоторым удается справиться с трудностями, другим – нет. Ей удавалось всегда. Каждое место, где мы жили, становилось нашим домом. Она делала все, чтобы это было так.
– Я родилась в трехстах метрах отсюда, – сказала она. – На авеню Боске. Из своего окна я видела Дом Инвалидов и Военную школу. Когда немцы пришли в Париж, мне было десять. Тогда мне казалось, что наступил конец света. Мне исполнилось четырнадцать, когда они ушли. И я думала, что это начало новой жизни.