Отца в палатке не оказалось. Один из часовых сообщил, что он направился к консулу. Хорошо, прогуляюсь, подумал Квинт, развею мрачные мысли. По пути он прошел мимо палаток кеноманов, местного галльского племени, воюющего на стороне Рима. Здесь их было больше двух тысяч, по большей части — пехота, и лишь немного конных. Они держались своих кланов, и языковой барьер этому способствовал, но между ними и римлянами сложились дружеские отношения, и Квинту это нравилось. Он окликнул первого увиденного воина, рослого здоровяка, сидевшего на табурете у палатки. К его удивлению, воин отвернулся, продолжая смазывать меч. Квинт не придал этому значения, но это повторилось секунду спустя. Несколько воинов, шагах в десяти от него, сперва окатили юношу холодными взглядами, а потом, с каменными лицами, и вовсе отвернулись.
Ничего, успокаивал себя Квинт. Вчера погибли десятки их товарищей. Наверное, каждый потерял в бою отца или брата.
— Аврелия! Аврелия!
Голос Атии вырвал Аврелию из приятных мечтаний о Ганноне и Квинте. Девушка была уверена, что сейчас самое важное, что они до сих пор все еще остаются друзьями, несмотря на всю абсурдность такого положения. Она уловила требовательность в голосе матери, но такое утро мало что могло испортить.
— Что такое, мама?
— Выходи быстрее!
Аврелия вскочила с постели. Открыв дверь, она с удивлением увидела Гая, стоящего в атриуме вместе с матерью. Оба выглядели очень серьезными. Метнувшись обратно, Аврелия накинула поверх шерстяной ночной рубашки легкую тунику и выбежала из спальни.
— Гай! — вскричала она. — Как здорово, что ты приехал!
Тот неловко поднял взгляд.
— Рад тебя видеть, Аврелия.
Его мрачный вид заставил живот Аврелии скрутиться в жесткий комок. Она быстро взглянула на мать и заметила, что у нее в глазах блестят слезы.
— Ч-что т-такое? — запинаясь, спросила Аврелия.
— Вести из Цизальпийской Галлии, — сообщил Гай. — Плохие.
— Наша армия разгромлена… — не скрывая удивления, пробормотала Аврелия.
— Не совсем, — ответил Гай. — Но несколько дней назад случилась крупная стычка у реки Тицин. Нумидийцы Ганнибала нанесли тяжелые потери нашей кавалерии и велитам.
Аврелии показалась, что мир покачнулся.
— С отцом все в порядке?
— Мы не знаем, — коротко бросила мать, не отводя от ее лица темных печальных глаз.
— Ситуация непонятная, — прошептал Гай. — Может, с ним все в порядке.
— Тяжелые потери… — медленно повторила Аврелия. — Насколько тяжелые, известно?
Ответа так и не последовало.
— Гай? — изумленно переспросила Аврелия.
— Они говорят, что из трех тысяч кавалеристов в лагерь вернулись сотен пять, — стараясь отвести взгляд, ответил Гай.
— Как же, во имя Гадеса, ты можешь говорить, что отец жив?! — вскричала Аврелия. — Куда вероятнее, что он погиб!
— Аврелия! — рявкнула Атия. — Гай пытается оставить нам хоть какую-то надежду.
— Простите… — сказал Гай, краснея.
Атия подошла и взяла юношу за руку.
— Не за что извиняться. Ты выехал с первыми лучами солнца, чтобы передать нам это сообщение. Мы очень благодарны.
— А я — нет! Как я могу быть благодарна за такие вести?! — завопила Аврелия и, разрыдавшись, побежала к дверям, не заметив изумленного привратника. Она распахнула двери и выбежала наружу, не обращая внимания на крики позади.
Ноги сами привели Аврелию в конюшню. Она приходила сюда всякий раз, когда ссорилась с матерью, и это место давно уже стало ее убежищем. Не глядя по сторонам, прямиком подошла к единственному коню, которого оставил отец. Сейчас этот крепко сложенный серый жеребец мало кого интересовал на вилле. Заметив ее, конь приветственно заржал. Отчаяние захлестнуло Аврелию душной волной, из глаз брызнули слезы. Долгое время она стояла, рыдая, представляя себе отца, которого она уже никогда не увидит. Лишь почувствовав, как конь тычется в ее волосы, она немного пришла в себя.
— Яблока хочешь, да? — прошептала она, гладя коня по носу. — А я-то, дурочка, с пустыми руками пришла… Подожди немного, принесу.
Благодарная коню за то, что он отвлек ее, Аврелия пошла к яблокам, хранящимся в углу конюшни, и, выбрав самое крупное, вернулась. Конь навострил уши и радостно заржал. Горе с новой силой обрушилось на Аврелию. Она успокоила себя единственным способом, каким могла.