Вскоре Суниатон проснулся. Ганнон, все еще чувствовавший себя скверно, удивился и обозлился, увидев, что друг каким-то образом приободрился.
— Есть охота, — заявил Суниатон, оглядываясь с жадностью по сторонам.
— Ну, есть у нас нечего. Как и пить, — с печалью ответил Ганнон. — Привыкай.
Было очевидно, что у него скверное настроение, и Суниатон счел за лучшее промолчать. Вместо этого он занял себя тем, что принялся вычерпывать воду — ее на дне было на ширину ладони. Закончив уборку, он поднял весла и вставил в уключины. Прищурившись, поглядел на горизонт, потом на солнце, и принялся грести, вроде бы, на юг. И вскоре принялся насвистывать популярную нынче в Карфагене песенку.
Ганнон скривился. Мотив напомнил ему о лучших временах, когда они гуляли в портовых тавернах города. О полных удовольствий часах, которые он проводил с пухленькими шлюхами-египтянками в комнате над баром. Изис, так она звала себя, была у него в любимицах. Он вспомнил ее подведенные сурьмой глаза, окрашенные кармином губы, шепчущие приятные слова, и у него запульсировало в паху. Нет, это уже слишком.
— Заткнись, — отрезал он.
Суниатон обиженно замолчал.
Тем временем Ганнон нарывался на ссору.
— Что ты вообще делаешь? — спросил он, показав на весла.
— Гребу, — резко ответил Суниатон. — Похоже на что-то другое?
— Какой смысл?! — вскричал Ганнон. — Мы, может, в полусотне миль от берега.
— А может, в пяти.
Ганнон моргнул, но решил не придавать значения вполне резонным словам друга. Он так разозлился, что едва соображал.
— А почему на юг? Почему не на север или не на восток?
Суниатон устало поглядел на него.
— Ближайший берег — нумидийский, если ты вдруг забыл.
Ганнон покраснел и умолк. Конечно же, он знал, что южный берег Средиземного моря ближе, чем Сицилия или Италия. В их ситуации план Суниатона был вполне разумен. Но Ганнон не желал соглашаться и, надувшись, принялся смотреть вдаль.
Суниатон продолжал упорно грести на юг.
Шло время, и солнце высоко поднялось на небосводе.
Ганнон первым нарушил молчание:
— Давай я тебя сменю.
— А? — буркнул Суниатон.
— Ты гребешь слишком долго, — сказал Ганнон. — Будет по-честному, если я дам тебе отдохнуть.
— Какой смысл? — раздраженно повторил Суниатон его же слова, сказанные утром.
Ганнон смирил свою гордость.
— Слушай, извини, а? — проговорил он. — Идти на юг ничем не хуже, чем в любом другом направлении.
— Уж точно, — недовольно кивнув, согласился Суниатон.
Они поменялись местами, и Ганнон взялся за весла. Ссора была позади, и к Суниатону вернулось хорошее настроение.
— По крайней мере, мы еще живы, и мы вместе, — попытался он подбодрить товарища. — Насколько хуже было бы, если бы одного из нас смыло волной! Не с кем было бы даже поругаться!
Ганнон скорчил мину в знак согласия. Потом поднял взгляд на жегшее их солнце. Сейчас около полудня. Пекло нещадно, и язык уже прилипал к пересохшему нёбу. «Что бы я дал за чашку воды», — с тоской подумал он. Снова опечалился и мгновение спустя убрал весла, не в состоянии заставить себя продолжать грести.
— Мой черед, — с готовностью предложил Суниатон.
В глазах друга Ганнон прочитал, что тот чувствует его отчаяние.
— Давай просто немного отдохнем, — тихо сказал он. — Лучше не перегреваться. Какая разница, где мы пристанем к берегу?
— Уж точно, — буркнул Суниатон. Несмотря на очевидную ошибку друга, он нашел в себе силы улыбнуться и не стал говорить о том, что они оба и так знали. Если даже каким-то чудом им удастся добраться до нумидийского берега, смогут ли они найти воду прежде, чем умрут от жажды?
Некоторое время спустя они снова принялись грести, сменяя друг друга и всецело отдавая себя делу, чтобы преодолеть отчаяние. Но их усилия не дали видимого результата. Горизонт вокруг них был пуст, со всех сторон их окружало бесчувственное море. Они были одни. Потерявшиеся, оставленные богами. Через какое-то время, изнуренные трудом и жаждой, юноши сдались и улеглись на дно лодки, чтобы отдохнуть. Вскоре они уснули.
Ганнону приснилось, что он стоит у двери. С другой стороны находится отец и барабанит кулаком по дощатой двери, требуя, чтобы он немедленно ее открыл. Ганнону отчаянно хотелось исполнить приказ, но он не мог найти на двери ни ручки, ни замочной скважины. Стук ударов Малха становился все громче и громче, пока Ганнон не осознал, что это всего лишь сон. Он разлепил веки, чувствуя пульсирующую головную боль и совершенно не понимая, где находится. Над головой было безбрежное голубое небо. Рядом — свернувшийся клубочком Суниатон. Но, к удивлению Ганнона, стук в его голове сменился другим ритмом. Ритмом мужских голосов, исполняющих какую-то песню. Другой мощный голос выкрикивал какие-то команды. «Моряк, командующий гребцами, — не веря ушам, подумал Ганнон. — Корабль!»