Шарп снял с плеча винтовку. Пусть теперь он майор, и служба рядовым осталась в прошлом, но винтовка все еще при нем. Он всегда ходил в бой с длинноствольным оружием, сначала с мушкетом, теперь с винтовкой, и не видел причин не брать ее с собой: работа солдата – убивать, винтовка убивает надежно и быстро.
Он взвел курок – щелчок прозвучал неожиданно громко – и медленно вошел в залитый солнечным светом клуатр. Глаза обежали темные арки. Нигде не было заметно ни единого движения. Он махнул Харперу.
Сержант внес во двор кожаные переметные сумки, монеты в них глухо позвякивали. Глаза Харпера, как и глаза Шарпа, обшаривали каждую тень, каждую неровность на крыше – но он тоже никого и ничего не увидел.
Двери по сторонам клуатра открывались вовнутрь, и Шарп толкал их одну за другой. Похоже, здесь располагались склады. Одна из комнат была забита мешками. Шарп вытащил свой длинный тяжелый палаш и проткнул ветхую ткань. Посыпалось зерно, и он снова сунул палаш в ножны.
Харпер бросил сумки у колодца, снял с плеча семиствольное ружье и взвел курок. Ружье было подарком Шарпа, оно стреляло семью полудюймовыми пулями одновременно из всех своих семи стволов. Только очень сильный человек мог стрелять из этого ружья, а такие попадались настолько редко, что Королевский флот, для которого ружья предназначались, вынужден был от них отказываться: моряков, травмированных мощнейшей отдачей, было не меньше, чем раненных пулями врагов. Харпер, однако, обожал ружье: на близком расстоянии эффект был ужасающим, а с мощной отдачей ирландец справлялся. Он поднял крышку затвора и проверил пальцем, если ли порох на полке.
По левой стороне клуатра была лишь одна дверь, под темным витражом. Дверь была красиво отделанной и очень большой – больше, чем дверь на западной стороне, которую Шарп долго толкал и тянул, пока наконец не признал запертой изнутри. Он тронул ручку, и та подалась. Харпер покачал головой, показал на семиствольное ружье и занял место Шарпа, вопросительно посмотрев на офицера в ожидании команды. Шарп кивнул.
Харпер вломился в дверь, выкрикивая что-то нечленораздельное. Этот боевой клич должен был устрашить каждого, кто встретится на пути. Ирландец упал, откатился в сторону, встал на четвереньки и поводил семиствольным ружьем из стороны в сторону. Крик затих. Харпер был в часовне, темной и пустой.
– Сэр?
Шарп вошел внутрь. В темноте он почти ничего не видел, разглядев лишь чашу для святой воды – пустую, высохшую, покрытую пылью и крошками штукатурки. Через дверь в часовню проникало немного света, и Шарп увидел неопрятное бурое пятно на полу, облупившееся на краях плит.
– Смотрите, сэр! – Харпер стоял у массивной железной решетки, отделявшей участок, где они стояли, от остальной часовни. В решетке была прорезана дверь, но она была заперта. Харпер потрогал замок: – Новый, сэр.
Шарп поднял голову: решетка шла до самого потолка, тускло сиявшего позолоченными балками.
– Зачем здесь эта штука?
– Чтобы помешать посторонним попасть в часовню, сэр. Им разрешено входить только сюда, дальше можно только монашкам, сэр. Это же монастырь, правда?
Шарп прижался лицом к холодным прутьям решетки. Перед ним раскинулась часовня, алтарь был слева. Когда глаза привыкли к сумраку, он увидел, что часовню осквернили: стены были забрызганы кровью, статуи выворочены из ниш, неугасимая лампада сорвана с поддерживавших ее цепей. Разрушения казались бесцельными, но банда Пот-о-Фе состояла из доведенных до крайности людей, которым больше некуда было бежать – такие вымещали свое отчаяние на всем, что красиво, ценно и благородно. Шарп подумал, что леди Фартингдейл, наверное, уже нет в живых.
Из-за стен монастыря донесся слабый стук копыт. Стрелки застыли, прислушиваясь. Стук приближался, Шарп уже мог расслышать голоса.
– Сюда!
Они тихо метнулись в клуатр. Лошади были уже совсем близко. Шарп указал Харперу на противоположный конец двора, и ирландец практически бесшумно для человека его комплекции растворился в тени под арками. Шарп отступил назад, в часовню, и потянул на себя дверь, оставив лишь узкую щель, через которую просунул винтовку, нацеленную на вход.
Во дворе повисла тишина: даже ветер не шелестел сухими листьями граба, усыпавшими мраморный пол. Стук копыт затих, послышался скрип седла под весом спешивающегося человека, топот сапог по камню – и все затихло.