– Дюко! Вы совсем присвоили майора Шарпа, – вмешался в их разговор Дюбретон.
– Мне кажется, Шарп – самый интересный из ваших гостей, – Дюко и не подумал добавить «сэр».
Дюбретон же, с свою очередь, даже не пытался скрывать неприязнь к майору:
– Поговорите с сэром Огастесом. Он написал книгу, разговор с ним должен быть весьма увлекательным, – в оценке Дюбретоном сэра Огастеса тоже было трудно усомниться.
Дюко не двинулся с места.
– Сэр Огастес Фартингдейл? Он просто чиновник. Большая часть его книги украдена из труда майора Чемберлена, 24-й полк, – он снова пригубил пунш и оглядел зал. – Итак, здесь несколько офицеров-фузилеров, один человек из полка Южного Эссекса и один стрелок, не считая вас, майор Шарп. Что же это значит? Один полный батальон, фузилеры? Одна рота из 60-го и ваша собственная рота. Хотите, чтобы мы считали, что вас больше?
Шарп усмехнулся:
– Один батальон французской пехоты, сто двадцать улан и полторы сотни драгун. И один чиновник, майор – вы. По-моему, баланс соблюден.
Дюбретон расхохотался, Дюко нахмурился, но французский полковник уже взял Шарпа под локоть и увел в сторону.
– Он, конечно, чиновник, но куда опаснее вашего сэра Огастеса.
Шарп оглянулся на Дюко.
– Кто же он?
– Он тот, кем хочет быть. Прибыл из Парижа. Правая рука Фуше.
– Фуше?
– Ваше счастье, что вы его не знаете, – Дюбретон взял еще бокал пунша. – Полицейский, Шарп; работает тайно. Иногда терпит локальное поражение и попадает в немилость к императору. Но такие, как он, всегда возвращаются, – он кивнул на Дюко. – Это фанатик, шпионит для страны, но и себя не забывает. Сегодня для него не Рождество, а пятое нивоза двадцатого года, и плевать, что император давно отменил революционный календарь. Его сжигают страсти, но страсти не те, что у нас с вами.
– Зачем же вы его сюда притащили?
– А у меня был выбор? Он сам решает, куда ехать и с кем говорить.
Шарп снова оглянулся на Дюко. Невысокий майор улыбнулся Шарпу. Зубы его покраснели от пунша.
Дюбретон приказал принести Шарпу еще вина.
– Уходите завтра?
– Это лучше спросить у сэра Огастеса. Он командует.
– Правда? – Дюбретон улыбнулся и повернулся к двери: – О! Вот и дамы!
Собравшихся представили новоприбывшим, что заняло не меньше пяти минут. Каждый счел долгом поцеловать каждой даме ручку и сделать комплимент. Затем Дюбретон тщательно рассадил гостей. Для него самого было оставлено место во главе стола лицом к двери, соседнее место он любезно предложил сэру Огастесу. Дюко немедленно завладел стулом с другой стороны от Фартингдейла. Сэр Огастес с тревогой посмотрел на Жозефину. Дюбретон перехватил этот взгляд.
– Ну же, сэр Огастес! Нам надо многое обсудить, очень многое. Ваша очаровательная жена и так всегда с вами, а мы так редко имеем удовольствие насладиться вашим обществом! – он протянул руку Жозефине. – Могу я предложить вам сесть напротив вашего мужа, леди Фартингдейл? Надеюсь, от двери здесь не дует? Дверь занавешена, но, может быть, майор Шарп будет так любезен составить вам дополнительное укрытие от зимней стужи?
Ловко это было проделано: французы посадили Фартингдейла там, где хотели. Все было запланировало изначально, возможности отказаться не дали. Дюбретон, бередя раны Фартингдейла, сидел рядом с собственной женой. Шарп видел, с какой болью сэр Огастес смотрит на Жозефину. Он хотел быть с ней, не мог с ней расстаться, и Шарп едва сдерживал смех, видя, как может страдать взрослый человек, чью шлюху посадили от него на бесконечном расстоянии в семь футов.
Мадам Дюбретон улыбнулась Шарпу:
– Вот мы и встретились в более приятной обстановке, майор.
– Как я и говорил, мадам.
– В последний раз я видела майора Шарпа по колено в крови, размахивающего огромным клинком, – обратилась она к сидящим за столом, как будто позабыв, что с тех пор они неоднократно встречались в монастыре. – Это было устрашающе, – улыбнулась она Шарпу.
– Мои извинения, мадам.
– Не извиняйтесь. По прошествии времени мне кажется, что вы выглядели великолепно.
– И все благодаря тому, что вы вспомнили строки Александра Поупа, мадам.
Она улыбнулась. Усталость, вызванная заточением, прошла, лицо стало более гладким. Они с Дюбретоном лучились счастьем.
– Я всегда говорила, что поэзия мне однажды пригодится, а Александр мне не верил.