В тот день, когда мы уничтожим большевизм, мы докажем верность нашим революциям. Затем наступит очередь западных демократий, которые не спасутся от пожирающей их раковой опухоли, пустившей свои метастазы и среди населения, и в политике, и в морали»{384}.
Такого рода поучения на примере личности, которая захватила власть в собственной стране еще в 1922 г., в то время как бывший ефрейтор еще только держал речи перед кучкой приспешников в баварских пивных, должны были сильно разгневать фюрера. Вопрос с Польшей к этому времени был уже для него решен, а в его антибольшевистских настроениях не могло быть никаких сомнений. Поэтому Гитлер остался глух к настоятельному предложению Муссолини начать с экспансии на Восток. Фюрер был одержим идеей разбить Англию одним сокрушительным ударом. Это послужило бы местью его презренному «другу». С ответом Гитлер задержался на два месяца. Он был еще длиннее, чем письмо Муссолини, и полон оправданий и пояснений, написан дипломатично и без личных упреков. В конце концов, он все еще продолжал надеяться, что сможет убедить Италию вступить в войну против западных держав.
В своем ответном письме в адрес дуче Гитлер, вероятнее всего, был полон притворства и, скорее всего, сам не верил в изложенные там собственные утверждения и прогнозы. Но предстоящее выступление на Западе заставляло его не допускать никаких сомнений в решении бороться против Англии и Франции, что одновременно означало необходимость преподносить его отношение к России исключительно в ярких красках. Он еще раз попытался представить нападение на Польшу как необходимость самообороны перед лицом происков и интриг Британии. Его главная цель заключалась якобы в том, чтобы «окончательно устранить Польское государство как источник опасности и обезопасить тем самым Германию с тыла». Для него главное заключалось только в «безусловном обеспечении восточных границ рейха». Необходимо было принять на себя «балласт» управления этой территорией, иначе ее охватил бы хаос. При этом Гитлер выразил заверения, что после окончания войны он снимет с себя эту ответственность. Относительно России он подчеркнул, что там после устранения «еврейского интернационала в руководстве государством» непременно наступят перемены. «Но если большевизм в России примет характер русской национальной государственной идеологии и экономической идеи, то он считает вполне реальным, что у нас не будет никакой заинтересованности и повода бороться против этого». В настоящее же время Россия — неоценимый помощник в борьбе против западных демократий. Это дополняется ее широкими экономическими возможностями, а Германия четко очертила зоны своих интересов, «в которых больше никогда и ничего не изменится»{385}.
24 января 1940 г. Гитлер, как и годом ранее, выступал с речью перед семью тысячами курсантов и выпускников военных училищ. В этот раз в качестве отправной точки он избрал день рождения Фридриха Великого и вслед за общими рассуждениями вскоре перешел к теме жизненного пространства и необходимости борьбы, для ведения которой немецкий народ, благодаря национал-социализму, располагает наилучшим оружием. При этом Гитлер не преминул отметить преимущества ведения войны на одном фронте. «Наши враги — это два государства: Англия и Франция. […] Эта Европа, которой милостиво дирижируют Франция и Англия, не позволяет нашему народу существовать в нормальных условиях, потому что она не терпит великое государственное образование немцев и не потерпит его в будущем. Как бы мы себя ни ограничивали, мы никогда не сможем умилостивить Францию и Англию. […] Сегодня впервые в истории германскому колоссу, готовому к битве как никогда ранее, противостоит только один фронт! Они полагали, что и в этот раз втянут нас в сражения во всех сторонах неба [имелись в виду стороны света, т. е. направления], но в этот раз благодаря нашим союзам и договорам им это не удалось»{386}.
Гитлер, естественно, не мог открыто снять завесу секретности со своих планов. Тем не менее из его высказываний вполне понятно, что он рассматривал борьбу с западными державами как навязанную ему войну, которой можно было избежать, если бы ему развязали руки на Востоке. Он рассматривал войну на Западе как недолгий кружной путь, чтобы позднее, после установления господства на континенте совершить нападение на настоящего врага и сделать возможным «обеспечение жизненного пространства» на Востоке. Именно такая позиция была сформулирована позднее в его записке Геббельсу. На следующий день после выступления Гитлера во дворце спорта «Шпортпаласт» перед будущими офицерами состоялся его разговор с министром пропаганды, в котором оба сразу же приступили к обсуждению «русского вопроса». «Русские ведут себя по отношению к нам все более лояльно. На это у них есть все основания. От финнов они теперь отступиться не могут, даже если и наделали грубых тактических ошибок. Фюрер полагает, что они все-таки справятся с финнами в течение нескольких месяцев. Англия не может и не хочет помогать Финляндии. У Лондона и без того хватает своих забот»{387}.