Выбрать главу

– В поле зрения нет ни одной фуры, сэр.

Французской пехоте и кавалеристам нужен провиант, лошадям – фураж, но Шарп не видел телег. У заветного поворота группа улан топтала траву.

– Ваших парней остановили они?

– Да. Кружат всё, никак не обойдёшь.

– Пошлите пару человек ближе к ночи.

– Так точно, сэр. Я слышал, нас пригласили на ужин?

Шарп ухмыльнулся:

– Вы приболели и придти не сможете, но я передам ваши извинения.

Разговор длился минут десять. По мере того, как садилось солнце, возвращался холод, и Шарп собрался уходить. Задержавшись на верхней ступеньке, он повернулся к Фредериксону:

– Вы не в обиде, что я лишил вас удовольствия пообщаться с французами?

– Завтра, сэр, мы с ними наверстаем упущенное. – подобно Шарпу, капитан мало верил в то, что с французами удастся разойтись по-хорошему.

Фартингдейл одобрил усилия Шарпа по укреплению обороны, хотя, как подозревал майор, мотивы сэра Огастеса были далеки то тех, которыми руководствовался он сам, что Фартингдейл и продемонстрировал, снабдив Шарпа сентенцией из нетленного «Наставления»:

– «Нижние чины, буде они заняты работой, не склонны к моральной распущенности.»

Шарпа раздирали противоречивые чувства. Интуиция кричала ему в уши, била в барабаны: будет бой! Разум успокаивал: какой бой, какая война? У французов веские причины быть здесь, те же, что и у британцев. Как только будут пойманы последние дезертиры, стороны расстанутся к обоюдному удовлетворению. Чистая логика. Однако инстинкт, неподвластный никакой логике, инстинкт, столько раз спасавший Шарпу жизнь, не унимался. Сэр Огастес высмеял опасения Шарпа и запретил посылать гонца к Нэну:

– Горстка французской кавалерии и пехоты! Не делайте из мухи слона, Шарп!

С этими словами Фартингдейл удалился к себе в комнаты, те самые, что до него облюбовал Потофе, и стрелок успел мимоходом заметить Жозефину, наслаждающуюся закатом на пристроенном кем-то из прежних владельцев замка балконе.

Спустившись во двор, Шарп велел согреть воды. Сняв зелёную куртку, он опустил помочи рейтузов и стянул с себя пропотевшую рубаху. Дэниел Хэгмен беззубо улыбнулся командиру и поднял его куртку:

– Почистить, сэр?

– Я сам, Дэн.

– Помози, Господи, вы – тот ещё майор, сэр!

Хэгмен был старше всех в роте Шарпа. Ему было около пятидесяти. Возраст, опыт и мастерство давали ветерану право на некоторую фамильярность в общении с командиром.

– Вы идёте харчиться по-благородному, сэр. Вам нельзя выглядеть, как трубочист. – рассуждал Хэгмен, оттирая пятнышко крови, – Благородные, они простоты не любят, сэр.

Шарп ухмыльнулся. Из брючного кармана он достал бритву, раскрыл и с неудовольствием осмотрел сточенное лезвие. Надо бы новую. Слегка подправив её на голенище, майор намочил лицо и, не заморачиваясь поисками мыла, начал бриться.

– Винтовка моя у тебя, Дэн?

– У меня, сэр. Вернуть?

– Нет, раз я «иду харчиться по-благородному»

– Благородные едят ножом и вилкой, сэр. Вас тоже заставят.

– Заставят, Дэн.

– Сквайр наш, тот без вилки ни-ни, ни кусочка.

Родом Хэгмен был из Чешира, где браконьерствовал потихоньку, пока не попался егерям этого самого сквайра. Так Хэгмен оказался в армии.

– А по мне, сэр, кабы Господь хотел, чтобы я ел вилкой, Он не оснастил бы меня пальцами.

Фузилёры набрали в конюшне соломы и развели костёр, неожиданно подчеркнувший сгущающиеся сумерки. Перед тем, как облачиться в рубашку, Шарп обтёр ею лицо. Пока он натягивал на плечи подтяжки трофейных кавалерийских лосин, Хэгмен отряхнул куртку и подал ему:

– Чище, чем от прачки, сэр.

– Спасибо, Дэн.

Перекрещивающиеся ремни, патронная сумка. Кушак, палаш. Майор Шарп во всей красе. Вмятину на кивере он выпрямил ударом кулака. Хэгмен кивнул на донжон:

– Его лордство прётся сюда. Замаял. Весь вечер гоняет нас по ступеням вверх-вниз, вверх-вниз. То ему дровишек для камина, то пожрать леди. Эта леди случаем не та, с которой вы тогда, под Талаверой… А, сэр?

– Она.

– А его лордство в курсе, что не первый седлает кобылку?

Шарп усмехнулся:

– Нет.

– Оно и правильно. Меньше знаешь, крепче спишь.

Хэгмен испарился. Появился сэр Огастес.

– Шарп!

Майора передёрнуло. Резкий голос Фартингдейла скоро будет сниться ему в кошмарах.

– Сэр?

– Выступаем в течение часа, ясно?

– Да, сэр.

– Моя благородная супруга будет сопровождать меня. Извольте довести до сведения господ офицеров, что я жду от них трезвости и скромности. Не стоит забывать о правилах приличия.

– Да, сэр.

Выразительно поднятые брови сэра Огастеса не давали усомниться в том, кому предназначалось внушение. Шарп – не джентльмен, следовательно, подвержен пьянству.

– Сэр! – прокричал караульный.

– В чём дело? – сэр Огастес поморщился. Он терпеть не мог, когда его перебивали.

– Едет французский офицер. Не один, сэр.

– Сколько их? – спросил Шарп.

– С дюжину, сэр.

Будь на то воля Шарпа, он не впустил бы французов внутрь замка, дабы не раскрывать всей ничтожности обороны. Он бы выехал к ним сам. Фартингдейл, однако, приказал часовым расступиться. Шарп спешно сделал знак ракетчикам, толпящимся у конюшни, скрыться с глаз долой. Возможно, их существование уже не было тайной для Дюбретона. Рядовые обеих сторон общались свободно, кто-то мог сболтнуть. Шарпу оставалось уповать лишь на недоверчивость вражеских солдат и на трудности перевода.

Под аркой ворот дробно простучали копыта, и во двор въехали французские драгуны с Дюбретоном во главе. Багровое солнце низко висело в небесах. Французский полковник обратился к Шарпу:

– Майор Шарп, я – ваш должник.

Лошадь шарахнулась от уголька, треснувшего в костре. Дюбретон смирил её и продолжил:

– Я пришёл вернуть вам крохотную частичку моего долга, крохотную, но, как я надеюсь, вам она придётся по душе.

Он повернулся и скомандовал драгунам. Те разъехались. Сержант Больше? был слишком огромен, чтобы чувствовать себя уютно в седле. Правую кисть сержанта обвивали сивые лохмы, лохмы Обадии Хейксвелла.

Шарп улыбнулся французскому полковнику:

– Спасибо, сэр!

Обадия Хейксвелл выглядел убого и понуро. Не помогал даже краденый полковничий мундир. Больше? кивнул, приветствуя Шарпа, стряхнул с руки седые космы и толчком сапога послал желторожего вперёд.

Настал миг торжества Шарпа. Миг, которого стрелок ждал девятнадцать лет. Девятнадцать лет лютой неутолимой ненависти. И вот враг в его власти! Обадия Хейксвелл. Жёлтая образина трясётся на неестественно длинной шее, голубые буркалы стреляют по сторонам в поисках лазейки для бегства. Шарп медленно шагнул к нему, и глазки дёрнулись в его сторону, потому что тишину нарушил скрежет лезвия, извлекаемого из ножен.

Шарп зло ухмыльнулся:

– Рядовой Хейксвелл. Ты уже не сержант, знаешь об этом?

Седая башка дёрнулась, глазки моргнули.

– Смирно!

Десятилетия солдатчины крепко въелись в Хейксвелла: его уродливое тело машинально приняло стойку, руки сами легли по швам. В ту же секунду, поймав отблеск садящегося солнца, длинный палаш взметнулся к его горлу. Шарп держал клинок в вытянутой руке, остриём касаясь адамова яблока разжалованного сержанта. Тишина.

Напряжение, исходящее от двух мужчин, ощутили все, кто находился во дворе. Фузилёры, стрелки забыли о своих делах, замерли, глядя на странную пару.

Оцепенение не тронуло лишь Фартингдейла. Сэр Огастес выбежал вперёд. Его взгляд приковал палаш. Полковнику уже мерещилась кровь, хлещущая на брусчатку.

– Что вы удумали, Шарп?

Шарп отчеканил, не сводя холодного взора с Хейксвелла:

– Думаю заживо содрать с ублюдка шкуру, сэр.

Фартингдейл смотрел на Шарпа. Свет заходящего солнца подчёркивал шрам на лице стрелка, лице жёстком, непреклонном и пугающем до дрожи в коленях. Ледяной, расчетливой смертью веяло от этого лица, и полковника проняло. Оробев, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, а, когда решился протестовать, голос был дрожащим и звучал жалко даже для его собственных ушей:

– Его же будут судить, Шарп… Его не надо убивать…

– Я не сказал, что убью его. Я обдеру его заживо. Слыхал, Обадия? Я не убью тебя.