После нескольких тостов офицеры противоборствующих армий перемешались, веселя друг друга попытками общаться на языке неприятеля, а Шарп, ненавидящий пустословие, устроился в углу и был удивлён, обнаружив рядом рябого француза в очках.
– Майор Шарп?
– Да.
– Ещё пунша?
– Нет, благодарю вас.
– Предпочитаете вино?
– Пожалуй.
Француз, чей английский был превосходен, щёлкнул пальцами, и Шарп подивился, с какой готовностью откликнулся вестовой. Солдат явно побаивался загадочного офицера. Когда рядовой удалился, тот небрежно бросил:
– Вас повысили в звании недавно?
– Простите, не расслышал вашего имени.
Улыбка появилась и пропала:
– Дюко. Майор Дюко, к вашим услугам.
– Что привело вас к такому выводу, майор?
Дюко улыбнулся, как если бы знание того, чего не знают прочие люди, доставляло ему неизъяснимое наслаждение:
– Летом вы были капитаном. Дайте-ка сообразить. Под Саламанкой? Точно. Вы тогда упокоили Леру. Жаль его, славный был малый. Под Бургосом? Нет, вы оправлялись от раны, нанесённой бедолагой Леру.
– Что-нибудь ещё?
Рябой был прав, абсолютно прав во всём. Разговоры в гостиной стали непринуждённей. Кое-где раздавался смех. Рябого земляки избегали. Шарп поймал взор Дюбретона, и французский полковник виновато пожал плечами.
– Есть и ещё, майор. – Дюко выждал, пока ординарец нальёт Шарпу вина, – Давно ли вы видели жену?
– Уверен, ответ у вас есть.
Дюко польщённо кивнул:
– La Aguja в Касатехаде. С нашей стороны, будьте покойны, ей не угрожает опасность.
– Редко такое бывает.
Дюко пропустил колкость мимо ушей. Стёкла сверкнули кружками отражённого пламени свечей:
– Вас не беспокоит то, как много мне известно относительно вашей персоны?
– Слава – беспокойная штука, Дюко. Беспокойная, но приятная.
Прозвучало до отвращения напыщенно. Маленький майор раздражал Шарпа.
Дюко засмеялся:
– Наслаждайтесь, пока можете, Шарп. Всё преходяще под луной. Славу, добытую на поле брани, и подтверждать приходится на поле брани. Итог предсказуем – смерть. Вряд ли вы доживёте до конца войны.
Шарп качнул бокалом:
– Оптимистично.
– Герои без малейшего проблеска мозгов – и вы, и он, – Дюко указал на Дюбретона, – По-вашему, фанфары вечны…
Он сделал крохотный глоток вина:
– Мне рассказал о вас наш общий друг.
– Друг? Общий? Маловероятно.
– Правда?
От Дюко исходило ощущение беспредельной уверенности в собственной власти над окружающими, власти тайной, зловещей, чуждой честному солдатскому ремеслу. Реплика Шарпа, ставящая под сомнение эту власть, уязвила майора:
– Наверно, я не совсем точно выразился. Ваш друг? Да. Мой? Скорее, знакомство по роду деятельности.
Он замолк. Драматическая пауза повисла в воздухе, Шарп не собирался её заполнять. Дюко издал короткий смешок:
– Элен Леру передаёт вам привет.
Французик засмеялся, искренне тешась произведённым на Шарпа впечатлением:
– Уже не «маловероятно», майор Шарп?
Элен Леру. Маркиза де Касарес эль Гранде-и-Мелида Садаба. Любовница Шарпа в Саламанке. Последний раз он видел её в Мадриде, перед отступлением в Португалию. Элен, ослепительная красавица. Любовница Шарпа, шпионившая для Франции.
– Вы знакомы с Элен?
– Можно и так сказать. Я всегда говорю правду, Шарп. Забавно, как это порой озадачивает людей.
– Передайте и ей мои наилучшие пожелания.
– И всё? – Дюко разочарованно прищёлкнул языком, – Я-то предвкушал, как поведаю Элен о заламывании вами конечностей, душераздирающих стенаниях и прочей чепухе. Вы поразили меня, Шарп. Половина французского офицерства лежала у ног Элен, а выбрала она вас. Интересно, почему? Вы же убили её брата. А, майор?
– Всё дело в шраме, Дюко. – Шарп тронул рубец на щеке, – Вам следует обзавестись таким же.
– Нет уж, увольте. – та же ускользающая усмешка, – Ненавижу насилие, разве что по необходимости… Крупное сражение отличается от грязной трактирной драки исключительно масштабом. Суть и там, и там одинакова: ничтожества меряются самомнением. Но вы не спросили меня, где она?
– А я получу ответ?
– Конечно. Элен Леру вернулась во Францию. Боюсь, вы долго её не увидите, майор. До конца войны, уж точно.
Как всегда, мысли об Элен были остро приправлены чувством вины перед Терезой. Он изменил ей, стыдился измены, но ничего не мог с собой поделать. Светловолосая француженка, жена дряхлого испанского вельможи, занозой засела в его мозгу. Да, Шарп хотел увидеть её снова.
– Дюко, верните миру майора Шарпа. – Дюбретон вклинился между ними.
– Шарп – единственный из ваших гостей, кто стоит моего внимания. – рябой не добавил «сэр».
Полковник иронично посоветовал:
– Побеседуйте с лордом Фартингдейлом. Опытный военачальник, книжку написал.
– Сэр Огастес Фартингдейл? Кабинетный бумагомаратель. Весь его опыт целыми абзацами позаимствован из сочинения майора 24-го полка Чемберлена. Хотя, конечно, в известном прилежании ему не откажешь.
Дюко отхлебнул из бокала и окинул зал цепким взором:
– Офицеры-фузилёры, лейтенант Южно-Эссекского, один стрелок (не считая вас, майор Шарп). Дайте-ка сообразить. Полнокровный батальон? Фузилёры, вне сомнения. Рота 60-го полка и ваша рота. Вы всерьёз надеялись внушить нам, что у вас много солдат?
Шарп прищурился:
– Один полк линейной пехоты, сто двадцать улан, полторы сотни драгун. И один кабинетный бумагомаратель. Вы, майор. По-моему, мы на равных.
Дюбретон расхохотался. Дюко неприязненно скривил рот. Французский полковник взял Шарпа под локоть и увёл подальше от маленького офицера.
– Дюко – чинодрал, но чинодрал гораздо более опасный, чем ваш сэр Огастес.
Шарп оглянулся на рябого:
– Что за птица?
– Из Парижа. Человек Фуше.
– Фуше? Это кто?
– Вы не слышали о Фуше? Завидую. – Дюбретон взял стакан пунша с проносимого мимо подноса, – Фуше – министр полиции. Серый кардинал. Время от времени он садится в лужу и теряет расположение императора, но ненадолго.
Полковник кивнул на Дюко:
– Они все слеплены из одного теста. Готовы найти врага под собственной подушкой. Сегодня для нас – Рождество, а для него – 5-е Нивоза, 20-го года, и ему плевать на указ императора, отменяющий революционный календарь. Для нас – служба, для него – Служение.
– Зачем вы его привели?
– Думаете, у меня был выбор? Он сам решает, куда идти и с кем говорить.
Шарп пристально вгляделся в Дюко. Маленький майор оскалился, его зубы были красны от пунша.
Дюбретон приказал плеснуть Шарпу вина:
– Завтра выступаете?
– Зависит от настроения сэра Огастеса. Он верховодит.
– Серьёзно? – Дюбретон поднял брови, и в то же мгновенье скрипнули двери, – О! Наши дамы!
После непродолжительного ритуала знакомства, церемонного целования ручек и прочих учтивых расшаркиваний Дюбретон приступил к рассадке приглашённых. Сэра Огастеса он усадил рядом с собой, посередине стола лицом к двери. Дюко незамедлительно занял стул с другой стороны от Фартингдейла. Дюбретон заметил тоскливый взор англичанина, направленный на Жозефину:
– Ну же, сэр Огастес. Нам так много надо с вами обсудить. У вас с леди Фартингдейл впереди целая жизнь, тогда как мы имеем в распоряжении всего пару часов вашего драгоценного времени.
Широким жестом француз указал на португалку:
– Могу я просить вас сесть напротив мужа, леди Фартингдейл? Дверь тщательно занавешена, а широкие плечи майора Шарпа защитят вас от случайного сквозняка.
Французы вертели сэром Огастесом, как хотели. Отсадив Жозефину, они лишили Фартингдейла шанса увильнуть от неприятного вопроса, отвлёкшись на даму сердца. Дюбретон подсыпал соли на раны англичанина, отведя собственной супруге стул слева от себя. Выражение лица сэра Огастеса было несчастным и затравленным. Наблюдая за ним, Шарп недоумевал. Как мужчина может испытывать почти физическую боль оттого, что его шлюшку отделяют от него два метра.
Мадам Дюбретон улыбнулась Шарпу: