Часовые притихли, устрашённые его злобой и непоколебимой уверенностью в собственной правоте.
Шарп яростно прошипел:
– Не пройдёт и двух недель, Обадия, как я пошлю твою помойную душонку сатане на завтрак.
Голубые глаза уставились на стрелка, не мигая. Хейксвелл ткнул в Шарпа указательным пальцем:
– Ричард-вшивый-Шарп. Я проклинаю тебя. Я проклинаю тебя ветром и водой, туманом и огнём. Камни пусть будут моими свидетелями!
Голова его готова была дёрнуться, но Хейксвелл собрал волю в кулак и переборол себя:
– Камни свидетели, я проклинаю тебя навеки!
Он погрозил пальцем и скрылся во мраке.
Фузилёры потрясённо молчали. Чтоб растормошить солдат, Шарп перекинулся с ними словом-другим, пошутил и, убедившись, что от тягостного осадка, вызванного речью Хейксвелла, нет и следа, ушёл.
Он забрался на самый верх донжона. Студёный ветер с холмов продувал насквозь, словно очищая от всего дурного, что натворил Шарп в жизни. Проклятие пугало стрелка. Поговаривали, что прикосновение к дереву отгоняет нечисть, и Шарп отколупал как-то на прикладе кусочек лака. Проклятие пугало Шарпа. Это было оружие зла. Стрелок же привык к другому оружию, оружию, от которого можно было уберечься: от сабель, от пуль, от ракет, в конце концов. Но проклятие – оружие невидимое, злое. Оно убивает удачу, а удача – главное солдатское божество, и без того неверное да обманчивое.
Шарп загадал, что, если разглядит хоть одну звёздочку сейчас, проклятье не подействует. Отчаянно всматриваясь в тучи, Шарп искал сияющую точку. Ну, одну! Ну, пожалуйста! Тщётно. Небо было тёмным, тучи – непроницаемыми.
Голоса во дворе звали его, и Шарп побрёл вниз, навстречу заботам.
Навстречу проклятию.
Глава 26
У Врат Господа водились привидения. Сгинувшие жители Адрадоса могли бы многое рассказать о них солдатам. Но жители Адрадоса были мертвы. Да служивым и не требовались чужие подсказки. Здания были древними, перевал – отдалённым, а воображение – живым.
Четверо рядовых стерегли пушку в подвале монастыря. Снег, взвихряемый ветром, то закрывал, то вновь открывал тёмную дыру в стене.
Позади притулившихся к заклёпанной пушке солдат громоздились черепа и кости. Французы зябли, поглядывая на чёрную полосу замковой стены, видимую через пролом, и силуэты британских часовых, подсвеченные горящими во дворе кострами. Над головой глухо стучали кувалды. Артиллеристы пробивали амбразуры в южной стене.
Один из французов курил короткую трубку. Спиной он прислонился к старым костям, старательно не замечая крестящихся при виде такого неуважения к мёртвым товарищей.
– Пар.
– Что?
– Пар, вот что это было. Чёртов пар.
Необычное оружие, разнёсшее в куски колонну, не давало покоя солдатам. Тот, что высказался, презрительно харкнул в пролом и повторил:
– Пар.
– Ты когда-нибудь видел паровую машину?
– Нет.
– А я видел в Руане. Совсем, как эта штука днём: огонь, дым, шум. Точно, что пар.
Зелёный новобранец набрался храбрости и высказался:
– Мой папенька считает, что за паром – будущее.
Парень, видевший паровую машину, помедлил, раздумывая, как отнестись к такой безусой поддержке, а затем продолжил с апломбом всезнайки:
– Во-во, и я говорю. На мельницах уже стоят такие машины. Собственными глазами видел. Здоровенная комната, и бандура ходит вверх-вниз. Дым везде. Как в аду, честное слово! – на самом деле он видел машину мельком, но очень уж хотелось выглядеть перед сослуживцами человеком учёным и бывалым, – Папаша твой прав, не сомневайся! Скоро паровое будет всё.
Молчавший доселе солдат ухмыльнулся:
– Дадут тебе, Жан, паровой мушкет.
– А что, и дадут! – запальчиво сказал Жан, – Паровая пехота! Звучит! Так и будет. Да уже есть, сами же видели!
Его собеседник со вкусом потянулся:
– От чего, от чего, а от паровой шлюхи я бы сейчас не отказался!
Наверху грохнуло, и на снег перед лазом рухнул обломок стены. Куривший трубку выдохнул дым и заметил:
– Было бы неплохо, если бы они завалили нам эту дыру.
– Было бы неплохо вернуться обратно в Саламанку.
В отдалении послышались шаги. Жан выглянул в проход и быстро предупредил:
– Офицер.
Вполголоса выругавшись, солдаты одёрнули шинели и приняли позы, наиболее соответствующие, по их мнению, неусыпному бдению на посту. Лейтенант остановился около пушки:
– Как вы тут?
– Всё в порядке, мсье. Англичане десятый сон смотрят, а мы маемся.
Лейтенант поковырял ногтём сплющенный гвоздь в запальном отверстии:
– Всё когда-нибудь кончается, ребята. Ничто не вечно.
– Вот и они нам то же твердят, мсье. – курильщик постучал чубуком по черепам.
Лейтенант с любопытством взглянул на кости:
– Не страшно?
– Уже привыкли, мсье.
– Хорошо, что привыкли. Наверху восемь орудий, их них четыре гаубицы. Бабахать начнут через час.
– И что тогда, мсье? – осторожно поинтересовался Жан.
Лейтенант выдержал драматическую паузу и осклабился:
– И ничего! Охраняем пушки и наблюдаем за атакой!
Солдаты повеселели. Кто-то другой будет сражаться. Кто-то другой будет умирать.
Обещанный лейтенантом час в подвале тянулся медленно, а для канониров пролетел птицей. Пушкари разложили инструмент: прибойники и банники, прокольники и вёдра, фитили и запалы. Гаубицы неприлично короткими стволами нацелились в небо. Дистанция была короткой и, пока офицеры ломали копья, сколько класть пороха, рядовые безучастно вертели в руках шуфлы на длинных ручках.
Зарево далёких огней на востоке обманывало часовых стрелков на верхушке сторожевой башни ложным обещанием рассвета. Они чертыхались, но обманывались вновь и вновь. Четверым французам, мёрзнущим в подвале со стеной из костяков, мерещилось, что утро не наступит никогда. Один из них встрепенулся:
– Слышали?
– Что?
– Шорох какой-то.
Прислушались. Молодой предположил:
– Крыса?
– Помолчи, а?
Жан, чей задор давно иссяк, облокотился на колесо лафета и вяло сказал:
– Крыса, наверняка. Их тут, должно быть, тысячи. Ну и слух у тебя. Я вот ни черта ни слышу из-за гупанья наверху. Что у них там происходит? Марди Гра?
Полковник-артиллерист приехал в монастырь лично проследить за подготовкой:
– Сколько пороха положили?
– Полфунта, сэр.
– Много. Ладно, подтеплит стволы.
Полковник вошёл в часовню, где два двадцатифунтовика устремляли жерла на замок сквозь пробитые в стене бойницы:
– Стрелки не беспокоят?
– Нет, мсье.
– Будем надеяться, у чёртовых насекомых кончились патроны.
Офицер разгрёб ногой строительный мусор, под которым обнаружился вделанный в пол кусок гранита. Вершина обломка была отполирована. Типично испанская безалаберность – начинать стройку, не выровняв место. Да и вообще, на кой чёрт строить монастырь в такой глуши? Неудивительно, что монахини дали отсюда дёру.
Рассветало. Полковник вернулся к гаубицам и потёр ладони:
– Попробуем, а? Могу спорить, будет перелёт!
Капитан предупредил лейтенанта на крыше. Четыре пальника опустились к казённикам. Гаубицы подпрыгнули и плюнули в небо дымом. Лейтенант с крыши оповестил:
– Перелёт двести метров!
– А я что говорил!
Утро у Врат Господа. Рык гаубиц, просверк в небе тлеющих фитилей. Гранаты падают на склон, катятся и взрываются, разбрасывая осколки.
Пока пристреливались гаубицы, в дело вступили двадцатифунтовики. Дым перемешивался с поднятой сотрясением пылью штукатурки. Ядра ударили в стену замка, и Шарп крикнул:
– Без моего приказа не стрелять!
На северной стене отмашки командира ждали пятьдесят стрелков.
Канонада разбудила тех, кто спал, возвестив, что смерть опять приступила к жатве. Согнутый в три погибели детина, услышав гром пушек, размял задеревеневшие мышцы, дивясь, как только не замёрз насмерть, и нащупал замок семиствольного ружья.
Шарп и Харпер никого не посвятили в свой план. В груде костей было устроено логово. Дно выстлали одеялами, крышей служил стол, ножки которого Харпер подпилил ровно настолько, чтобы лежать под ним плашмя. Когда Прайс проорал приказ об отходе, ирландец незаметно отстал от товарищей и шмыгнул в подвал. Червем ввинтившись в берлогу ногами вперёд, Харпер расставил перед лицом черепа и стал ждать пушечных выстрелов.