Растянувшийся на стылой земле лейтенант Прайс сдвинул с лица кивер, приоткрыл один глаз и поучительно сказал:
– Всё оттого, что мы работаем в воскресенье. «Не жди толку, коль не чтишь День Господень» – как любит повторять мой папаша.
– И число нынче тринадцатое, – мрачно дополнил его сержант МакГоверн.
– В воскресенье мы работаем, – терпеливо растолковал Шарп, – чтобы уложиться в срок, вернуться в батальон и отпраздновать Рождество с ножкой гуся, обещанного майором Форрестом, в одной руке и стаканом рома из запасов майора Лероя – в другой. Если вас, лейтенант, это не устраивает, сейчас же сворачиваемся и с песнями возвращаемся во Френаду. Так как?
Прайс надул губы и капризно пропищал:
– А что вы мне купите на Рождество, дяденька майор?
Сержанты засмеялись.
Люди капитана Джилиленда, наконец, управились. Шарп встал, отряхнул с когда-то щегольских кавалерийских рейтузов траву и комья земли:
– Пора.
Четвёртые сутки Шарп возился с командой Джилиленда и всё больше убеждался в правоте генерал-майора Нэна. Ракеты были эффектными, зрелищными, но ужасающе неточными.
Со слов капитана Джилиленда, горячего энтузиаста этого адского оружия, ракеты уже сотни лет использовались в Китае. Шарп и сам помнил их по Индии, где ракеты состояли на вооружении всех туземных армий. До встречи с Джилилендом стрелок в глубине души питал надежду, что британские снаряды, плод современной инженерной мысли, окажутся лучше расцвечивавших небо над Сирингапатамом.
Ракеты Конгрива почти ничем не отличались от фейерверков, пускавшихся на торжествах в Лондоне, только были крупнее и делились на два типа: малые, длиной около трёх с половиной метров, из коих сантиметров шестьдесят приходилось на пороховой цилиндр, увенчанный ядром или камерой с картечью, остальное – на шест; у больших, девятиметровых, двадцатикилограммовая туба с порохом, поставленная на попа, высотой превышала человеческий рост. Взрываясь даже рядом с целью, такой снаряд разносил её в пух и прах.
Тренируя людей Джилиленда, Шарп раздражённо думал, что в его жизни это самая бессмысленная трата времени, потому что взаимодействие с пехотой – последнее, в чем нуждаются ракетчики.
Впрочем, имелась у изобретения Конгрива своя, завораживающая математика. В обычную батарею входило шесть орудий, обслуживаемых ста семьюдесятью двумя канонирами на ста шестидесяти лошадях. В минуту такая батарея производила двадцать выстрелов.
Ракетчики при том же количестве коней и обслуги выпускали в минуту девяносто зарядов. Полный боекомплект в тысячу четыреста ракет выстреливался за четверть часа – несбыточная мечта для любого пушкаря. Сверхоружие, если бы не одно прискорбное обстоятельство. Из двенадцати пушечных выстрелов с пятисот шагов цель поражали, в среднем, десять. Джилиленд прыгал от радости, если из пятидесяти пущенных ракет хоть одна просверкивала вблизи мишени.
Шарп убрал (в который раз за эти дни?) своих парней, охраняющих ракетчиков, с линии огня. Прайс махнул с дальнего края долины: «Готово, сэр!» Шарп посмотрел на Джилиленда и дал отмашку: «Огонь!» Выстреливалось двадцать малых ракет. Каждая лежала на низком открытом лотке у самой земли. Канониры поднесли к фитилям огонь, и два десятка снарядов почти одновременно рванулись вперёд. Вой наполнил долину, заглушая восторженное улюлюканье солдат Шарпа. Ракеты набирали скорость, волоча за собой дымно-искряные хвосты, от которых вспыхивала бурая ломкая трава.
Один из снарядов задел в полёте почву, палка сломалась, и он уткнулся в грунт, выбросив чадное облако огня и копоти. Другая ракета вильнула вправо, столкнулась с товаркой, обе канули в заросли. Лишь две летели по прямой, остальные описывали сложные узоры. Одна вдруг свечкой взмыла в небо, всё выше и выше вонзаясь в слепящую солнцем синеву. На миг Шарп отвёл глаза, а, когда вновь взглянул, ракета уже изменила направление и с удвоенной скоростью мчалась вниз, к запустившим её людям.
– Спасайтесь, олухи! – заорал Шарп.
Сзади взахлёб хохотал забывший об Адрадосе Харпер.
Лошади ржали и бились на привязях, артиллеристы метались в панике. Капитан Джилиленд, к чести его, присутствия духа не потерял. Две-три команды, отданные резким пронзительным голосом, и порядок был восстановлен. Солдаты бросились ничком на землю, закрыв руками затылок. Завывая, как потерянная душа, ракета с маху врезалась в грунт, никого, по счастью, не задев. Направляющий шест дрожал. Его лизали синие язычки пламени, выбивающиеся из покорёженной тубы.
Харпер шумно утёр проступившие от смеха слёзы: «Спаси, Господи, Ирландию!»
Шарп его веселья не разделял:
– С прочими ракетами что?
Сержант Хакфилд флегматично послюнявил кончик карандаша и сделал метку в блокноте:
– Как обычно, сэр. Ближайшая к цели прошла метрах в тридцати.
Как обычно. Неутешительный вердикт для своенравных детищ Конгрива. После запуска они будто обретали собственный разум, цели выбирали по желанию, питая необъяснимую склонность к лошадям. По выражению лейтенанта Прайса, умение пугать коней «…сгодилось бы в бою, не предпочитай мерзавки английских французским.»
Капитана Джилиленда Шарп нагнал среди коптящих останков ракет. Воздух кисло пах сгоревшим порохом. Хакфилд не ошибся, снаряды легли далеко от мишеней. Как обычно.
Джилиленд, худенький невысокий человечек, фанатично приверженный новому оружию, с жаром принялся оправдываться перед Шарпом. Аргументы от раза к разу повторялись, поэтому Шарп слушал его вполуха. Маленький капитан страстно хотел поучаствовать в компании будущего года. 1812-й, начавшийся триумфально: Сьюдад-Родриго, Бадахос, Саламанка, завершился долгим топтанием под Бургосом и осенним отступлением в Португалию, к продуктовым складам. Какой-то умник в штабе послал обозы с провиантом по другой дороге. В результате войско тащилось на запад под проливными дождями, озлобленное и голодное. Дисциплина упала. Мародёров пачками вешали вдоль тракта, но от грабежей это не спасало. Двух разжившихся выпивкой у местного населения солдат Шарп приказал раздеть и оставить на милость следующих по пятам французов. Жестокая мера сработала. Южно-Эссекский добрался до Португалии в относительном порядке, выгодно отличаясь от большинства других подразделений. Компании 1813 армия ждала с нетерпением, чтобы отплатить французам за позорное бегство, тем более, что впервые за годы войны испанские, португальские и английские солдаты выступали под началом одного командующего – Веллингтона. Объединение армий сулило верный успех, и внести в него собственную лепту Джилиленд считал своей священной обязанностью. Излияния Джилиленда стрелок оборвал:
– Они мажут, капитан, и вы ничего не можете с этим поделать.
Ракетчик печально кивнул, взмахнул руками:
– Есть одно соображение, сэр. Помните, вы как-то обронили, что нагнать на врага страху – наполовину разбить, помните?
– Допустим.
– И вот тут-то ракеты подходят лучше всего! Враги просто разбегутся!
– Как ваши ребята только что? – ехидно поддел его Шарп.
– Всегда попадаются одна или две с изъяном, сэр. Посудите сами, сэр, французы ракет не видели. Шум, пламя! Страшно же. А, сэр?
Шарп думал. Четыре дня стрелок испытывал ракеты, въедливо и планомерно. Начав с максимальной дальности стрельбы в два километра, за прошедшее время он сократил её до минимума в три сотни метров, что на точности никак не отразилось. И тем не менее! Шарп наморщил лоб. Кое-что он упустил. Что чувствует человек под ракетным обстрелом? Майор взглянул в небо. Полдень. Пора было возвращаться в город, чтобы успеть передохнуть до начала представления (офицеры Лёгкой дивизии своими силами поставили «Гамлета» в амбаре на окраине Френады). Ничего. Много времени то, что он задумал, не займёт.
Спустя час Шарп в компании сержанта Харпера маялся, ожидая, когда Джилиленд, люди которого суетились в шестистах метрах поодаль, просигналит о готовности. Харпер хмуро косился на командира:
– Мы свихнулись.
– Я тебя силком с собой не волок.
– Вашей жене, сэр, я поклялся присматривать за вами. Вот я здесь. Присматриваю.
Тереза. Стрелок встретил девушку два года назад в отряде гверильясов, плечом к плечу с которыми сражалась рота Шарпа. Французов Тереза ненавидела. Засада, удар кинжалом из-за угла – все средства подходили в её борьбе с врагами. С момента свадьбы прошло уже восемь месяцев. Из них вместе молодожёны провели едва ли десять недель. Ещё до женитьбы, полтора года тому, Тереза родила Шарпу дочь, Антонию. Малышка росла вдали от него, говорить училась на чужом языке, но Шарп обожал её, родную кровинку, как никого на свете. Он подмигнул ирландцу: