И дело даже не в том, что в полдень меня повесят, хотя умирать страшно, а по обвинению в шпионаже — ещё и стыдно. И не в том, что это обвинение ужасно расстроит папу и навсегда испортит ему карьеру. Мне просто обидно, что мы с Давросом так и не поняли друг друга. Ведь всё могло сложиться иначе, будь бы мы оба чуть менее гордыми и чуть менее помешанными на науке. Мне обидно, что добрый тюфяк Валрон погибнет из-за меня и моей самонадеянности. Ведь я не слепая и вижу, что координатор ревнует не только меня к другому мужчине. Он ревнует мой интеллект. Его раздражает то, что я слишком умная, чтобы быть полностью покорной. Он увидел во мне конкурента — а учитывая, что я несколько раз осмелилась ему возражать и не подчиниться, и врага тоже. А с врагами он не церемонится.
Я недооценила его худшие черты характера, а теперь расплачиваюсь за это. Фенак оказалась права, не надо было давать Давросу повод для военных действий, не надо было его провоцировать и дразнить. Он смёл меня, как пешку, со всей обидой оскорблённого мужчины. Продемонстрировал тёмную сторону своего характера в полный рост.
И всё же… Я не сержусь. Да, как ни удивительно, не сержусь, не мечтаю отомстить. Быть может, я просто слишком сильно его люблю. Всё… так запуталось. Но одно я знаю точно: хоть я и умру, но мои открытия — нет. Пусть даже под чужим именем, но они будут использованы и развиты. В конце концов, это судьба учёных — опираться друг на друга, всё делать сообща. Одно открытие порождает другое, один закон — другой, и так далее. Наука течёт сквозь эпохи, как непрерывная река, и чем больше ручьёв в неё вливается, тем она полноводнее. Неважно, кем и когда, но начатая мной работа будет закончена. Жизнь на Скаро сохранится. И придёт мир вместо войны.
Пусть Даврос воплотит то, что я не успела доделать, раз ему так хочется. Не ради собственной славы, но ради прославления жизни.
В конце концов, жизнь всегда побеждает.
Что… Что это за странный свет? Откуда он льётся? Глазам больно… О, моя голова… Что это?!
— Психокопирование.
Высокий и мелодичный женский голос мне совершенно не знаком. И откуда ему взяться в камере-одиночке?
Промаргиваюсь… Где я? Почему так темно? Я совсем не там, где была рэл назад!..
Ну, Шан, ты и в камере смертников сумеешь куда-нибудь влезть.
— Это было психокопирование. Тебя скопировали в меня, — сообщает незнакомая девушка, сидящая напротив, прямо на земле. Или на полу. Не понимаю, что за поверхность под нами — её словно бы нет. Ни шероховатости, ни температуры, ни видимости. Просто темно, и есть только я и эта неизвестная брюнетка с очень странными жёлто-зелёными глазами и в очень странной чёрно-бронзовой одежде. На вид — как мешковатый свободный комбинезон, поверх которого натянули тонкую и ужасно нефункциональную шинель без рукавов. Никогда раньше такой не видела.
— Скопировали?..
— Подтверждаю, — в глазах-водоворотах проскальзывает что-то вроде снисходительности. — Твою память и твою личность. Он и тело хотел похожее получить, но не вышло. Я вообще непослушная, прямо как ты.
Безумие какое-то.
— Кто — он?
— Папа Даврос.
Вдруг понимаю, что не так с этой девушкой. Она… спокойная. Не сейчас, не в нашем разговоре, а вообще, словно её ничто не может вывести из равновесия, никакие бури и форс-мажоры. Глубокое внутреннее спокойствие и лёгкий флёр холодной иронии, едва ли не сарказма, позволяющие ей свысока глядеть на других. Но люди же такими не бывают. А если и бывают, то это очень противные люди. Но она противной или раздражающей не выглядит, это спокойствие с иронией к ней подходят… как-то естественно, натурально, словно пуговица к кителю.
И ещё меня совсем не пугает её общество. Голова, конечно, кружится от внезапности, но страха нет. Хотя она не калед и не тал. И, несмотря на глаза, не похожа на муто.
Потом до меня доходит, что именно она сказала.
— Папа… Даврос?!..
Незнакомка лишь слегка приподнимает бровь, иронии в лице делается чуть больше. Кажется, не стоит переспрашивать после каждой её реплики.
Тру виски.
— Это всё… очень неожиданно. Где мы?
— На шесть миллиардов лет вперёд, в другой галактике, в моём умирающем мозге. Подсознание любит шутить во снах и при смерти. Предположительно, поэтому мы и видим друг друга.
Давно я не чувствовала себя настолько оглушённой. Пожалуй, с того момента, как мне сообщили о смерти мамы. И просто чтобы не молчать, я говорю:
— К-кто ты сама?
— Далек, — всё так же спокойно констатирует она. — Один из тех, кого ты хотела создать, мама Шан. Мы родились. Выросли. И улетели к звёздам, чтобы нести мир и порядок по всей Вселенной.
— Даврос всё же закончил мою работу? — ерунда какая-то творится, ничего не понимаю. Слишком внезапно всё случилось.
— Корректнее сказать, работа закончила себя посредством Давроса, — хмыкает девушка, и я наконец-то вижу тень улыбки в уголках её маленького красивого рта. Она вообще симпатичная, хоть и немного плотная. Впрочем, это та плотность, которая бывает от крепкой кости и хорошо развитой мышечной массы, а не от лишнего жира, а поэтому выглядит приятно.
— Бред какой-то. Объясни…
Она испускает короткий смешок, звучащий очень странно, потому что её круглое лицо опять не улыбается.
— Кажется, я тоже повлияла на тебя, а не только ты на меня, — говорит. — Даврос был искалечен при бомбардировке… Ну, для тебя, скорее, будет искалечен. Учёные сделали для него систему жизнеобеспечения на основе последних научных разработок, а он сам потом ещё усовершенствовал своё инвалидное кресло, ставшее легендой и визитной карточкой безумного каледа. Оно позволило ему жить практически вечно — и так же вечно гадить далекам. Даврос постоянно вмешивается в нашу жизнь, пытается уничтожить или взять под контроль. Мегаломания, помешательство на тотальном контроле и жажда власти над вселенной. Он считает себя избранником небес или чем-то в этом роде. Тебе неприятно это слышать — ну, согласно моим данным о предках и работе их инстинктов, тебе должно быть неприятно. Но это правда. Ты его слишком идеализировала. Ты называла его добрым и хорошим человеком — но он никогда таким не был, а ты никогда адекватно о нём не судила, как и положено влюблённой женщине. Даже когда он у тебя на глазах взялся препарировать свежий труп собственной матери, ты всё равно его оправдывала. Но я понимаю твою реакцию. Это инстинкты, с ними сложно справляться. Вы подходили друг другу — оба физически здоровые, а его психические отклонения вполне компенсировались твоим восхищением.
Бр-р-р! Мотаю головой. Это спокойное существо напротив меня, безо всяких эмоций вытаскивающее и анализирующее мою подноготную, серьёзно считает, что делает мне больно? Ну, если бы мне это всё сказала Фенак, я бы обиделась и накричала. Но ситуация вокруг такова, что на задний план отошли даже жёсткие обвинения в адрес координатора Давроса. Сам факт этой девушки, сидящей передо мной, потрясает куда больше, чем смысл её речи.
Далек. Неужели она из «богоподобных»? В ней и впрямь есть что-то… отрешённо-неземное.
Подвигаюсь вперёд, к ней. Хочу разглядеть получше. Хочу… потрогать.
На лице собеседницы мелькает понимание. Она терпеливо ждёт, пока я касаюсь сначала её щеки, потом волос — с виду жёстких и упрямых, но на самом деле очень мягких и шелковистых, явно держащих форму за счёт какого-то начёса или средства для укладки.
Надо же, настоящая.
В жёлто-зелёных глазах со странными воронковидными зрачками мелькает смешинка и снова исчезает:
— Сложно поверить в происходящее, мама Шан. Но я расскажу дальше. Даврос… тосковал по тебе. Несмотря на то, что столько веков прошло, несмотря на то, что он старался себя убедить, что не любил тебя, он всё же хотел тебя вернуть — на свой манер. Его слуги проникли на размножительную фабрику и изменили меня, чтобы я со временем стала тобой. Но не такой тобой, какой ты была, а другой — покорной, без собственной воли, куклой, исполнительным лаборантом, верным телохранителем — и, конечно, украшением трона. Вон такой, — и она мотает головой вбок.